Завьялов Владимир Семенович

БИОГРАФИЯ

ВЛАДИМИР СЕМЕНОВИЧ ЗАВЬЯЛОВ

Я родился 17 августа 1929г. в Воронеже.

Мой отец – Семен Николаевич Завьялов 1899 г. рождения – партийный работник (член коммунистической партии с апреля 1917 г.) в январе 1932г. был направлен на учебу в Промакадемию Свердловска (ныне и ранее Екатеринбурга), где в октябре 1932г. умер от брюшного тифа.

Моя мама - Лидия Ивановна (девичья фамилия Смирнова)  училась во ВТУЗах Москвы (МХТИ И МВТУ) и жила в общежитии. На учебу она была направлена партийной организацией Воронежа. В Воронеже у нее остались родственники. С 1930г. я проживал с матерью в Москве в доме-общежитии «парттысячников» по адресу ул. Усачева дом № 62.

С декабря 1932г. после окончания Военно-химической академии (по специальности инженер-технолог пороховой промышленности) мама была направлена на работу в Наркомат тяжелого машиностроения. В дальнейшем до ухода на пенсию работала в центральных организациях (наркоматах, министерствах), руководящих предприятиями пороховой промышленности. До смерти в апреле 1964г. жила в той же коммунальной квартире, куда переехала в начале 30-х годов. В этой же коммуналке прожил и я до 1962г., когда получил отдельную квартиру от работы после полета Ю.А.Гагарина по адресу Варшавское шоссе д. 69, где и живу сейчас.

 Жили мы очень скромно. У мамы на иждивении до войны было 4  человека: я, дочь Нина старше меня на 8 лет и две бабушки. С сентября 1935 по март 1936г. мама была в длительной командировке по странам Европы. У нас в доме появились невиданные иностранные вещи, но жалованье по возвращении осталось прежним. Несмотря на то, что его хватало только на скромное пропитание, книги в нашем доме покупали всегда, подписывались на собрания сочинений, периодические издания и газеты.

В 1937г. мама была арестована органами НКВД, но через 4 месяца ее отпустили и восстановили в партии и на работе, что по тем временам было большой редкостью. Но все же арест не прошел бесследно. Практически до выхода на пенсию она оставалась в той же должности, что и сразу после окончания Военно-химической академии. Даже воинское звание во время войны у нее было инженер-майор, как при окончании академии.

Мама приучила меня с 10 лет ежедневно читать газеты – сначала «Пионерскую правду», а потом и заглядывать во взрослые. У меня была школьная тетрадь, куда я днем за днем выписывал то, что мне казалось важным: сообщения по «освобождению» Западной Украины и Белоруссии, успехи немцев в боях во Франции в 1940г. по статьям журнала «Техника молодежи». Брат мамы – дядя Коля (Николай Иванович Смирнов), военный врач – присылал мне множество иностранных марок из Вильно (Вильнюса), переданного из Польши в Литву и ставшего впоследствии столицей союзной республики, а затем и суверенного государства. При помощи такого «самообразования» мои познания в геополитике значительно пополнялись, а любовь к географии сохранилась на всю жизнь.

До войны я закончил четыре класса школы № 23. И на этом моя планомерная учеба закончилась. Война меня застала в Мончегорске, что за Полярным кругом, куда меня на лето 1941г. отправила мама. Там, на  комбинате НКВД «Североникель» работал мой дядя – Владислав Иванович Смирнов. Он в марте 1917г. в 8 классе гимназии вступил в партию эсеров. В 1921 г. во время учебы на юридическом факультете в Петербурге органы госбезопасности его арестовали и сослали в лагерь принудительных работ на Соловецких островах. В конце 1920-х годов дядя был освобожден, но имел право работать только в организациях под контролем ОГПУ (НКВД). Сменив ряд городов (Кандалакша, Апатиты и др.), с 1938 г. он служил юрисконсультом комбината «Североникель». На Соловках же он познакомился с Марией Георгиевной Майер – эстонкой, которая стала его женой.

Великая отечественная война на Севере была или казалась мне очень чудной. Финские части отказались переходить старую границу и остановились в 18 км от Мончегорска. Немцы, надеясь на быстрый захват комбината, выбросили отряд диверсантов, но они были быстро переловлены. В их поимке участвовало почти все население города. Их провели по улицам города. Почему-то запомнилось, что среди 30 человек была одна женщина, в очках и с рюкзаком.

На «Североникеле» заключенных было больше, чем жителей в городе. Мончегорск отрезан от Мурманской дороги озером Имандра, и к нему вела небольшая железнодорожная ветка от станции Оленья. В городе началась паника. Заключенных вывезти не было возможности, и многих расстреливали. По ночам (ночи на Севере белые) слышались пулеметные очереди. Часть заключенных выпустили, и они бродили по городу в поисках еды. Многие пытались на лодках переплыть Имандру (ширина озера около километра) и выйти на Кировскую (Мурманскую) дорогу. Но лодки были перегружены, и даже небольшая волна топила их. При температуре воды не больше 4-5 градусов многие погибли от переохлаждения.

Но дядя Слава не паниковал и был уверен, что обязательно придут эшелоны. Так и произошло. Комбинат эвакуировался к середине июля. Частично в Норильск, а частично в Джезказган, в Казахстан. На эшелоне мы с Марией Георгиевной доехали до Волховстроя, где состав попал под бомбежку, и отправились на местном поезде в Ленинград. Поезд был пустой, в вагоне мы были одни. Я чем-то заболел и лежал с высокой температурой. Кто-то помог нам добраться до квартиры на ул. Гоголя. После недели болезни я еще примерно неделю был в Ленинграде.

Я еще из Мончегорска привез с собой щенка лопарской лайки. Мы с ним много ходили по городу, купались на пляже около Петропавловской крепости. Воздушные тревоги были часто, но бомбежек еще не было.  Марии Георгиевне после многочисленных безуспешных попыток, наконец, удалось связаться с моей мамой, которая была в командировках, связанных с эвакуацией пороховых заводов. Через  какое-то время у нас дома появился капитан, военпред одного из заводов, и забрал меня на этот завод. А Мария Георгиевна отправилась в Джезказган догонять дядю Славу. Щенка (я дал ему кличку Ай Венч, что на лопарском диалекте значит «быстро бегать») она оставила соседям. Потом мы узнали, что его съели во время блокады.

День-два я жил в пустой заводской гостинице. В последних числах июля или уже 1 августа мы с капитаном сели в пустой поезд, который формировался на станции Поповка. Поезд пришел сначала обратно в Ленинград, где началась жуткая посадка. Я лежал на третьей полке, заваленный вещами. Все проходы были заполнены стоящими людьми. Стояла жара, окна были открыты. Поезд пугал немецкий самолет, который пролетал очень низко и пилот, открыв кабину, грозил кулаком. Поезд резко тормозил. С верхних полок на стоящих в проходах людей летели вещи. Проезжали какие-то  станции с горящими поездами.

В Москве меня встретила мама. Нина и бабушка были уже в эвакуации. Маму вместе с Наркоматом боеприпасов эвакуировали в Челябинск. По дороге, в Уфе, мама передала меня другому своему брату Ивану Ивановичу. У него уже жила баба Варя. Дядя Ваня – агроном по специальности – работал в Совмине Башкирской АССР. Он не подлежал в то время мобилизации по возрасту, но его жена тетя Нюра была военным врачом и работала в госпитале. Дядя Ваня добровольно записался в ополчение, чтобы тетя Нюра осталась с детьми, моими двоюродными братьями (Левой и Валей).  В конце августа или в начале сентября дядю Ваню отправили на фронт. Он погиб в феврале 1943г., корректируя огонь артиллерии с передовых позиций.

В Уфе я два с половиной месяца проучился в 5-м классе, где было мало учителей и уроков и много свободного времени. Во многом жили со своего огорода. На всю зиму нужно было напилить и наколоть дров. Этим занимались мы со Львом. Зимой я каждый день катался на коньках, которые привязывали веревками к валенкам. В декабре после окончания эвакуации заводов мама, наконец,   обосновалась в Челябинске, и под Новый год меня с кем-то переправили к ней. Здесь я уже не учился и в конце февраля 1942г. вместе с мамой вернулся в Москву, куда был реэвакуирован наркомат после назначения Б.Л.Ванникова. На мое имя было выписано отдельное путевое удостоверение в том, что я «командируюсь в Москву по месту работы матери».

В Москве школы не работали. Большинство жильцов дома были эвакуированы. Ребят было мало. Занимались поисками дров для буржуек и стоянием в очередях для отоваривания по карточкам, в основном за хлебом. Дома была одна бабушка, мама или в командировках, или приходила очень поздно. Так что я был предоставлен сам себе. Если воздушную тревогу объявляли днем, то были обязательно на чердаке. Осколки зенитных снарядов основательно дырявили крышу. Ни фугасных, ни зажигательных бомб на окрестные дома не падало. 3 бомбы упали на Большой Пироговской улице между штабом ВВС и Первым медицинским институтом. Несколько домов было разрушено на ул. Кирова между городской телефонной станцией и наркоматом боеприпасов. На сотни метров по ул. Кирова были выбиты стекла, которые толстым слоем покрывали улицу и тротуары. С едой было довольно плохо. Временами я ходил к маме пешком на Кировскую, где и видел последствия бомбежки. Там она делилась со мной обедом в наркоматовской столовой на углу Банковского переулка. На рынке мы ничего покупать не могли, так как цены были запредельные. Помню, весной 1942г. на травяных газонах за оградой диспансера мы собирали лебеду или крапиву для зеленого супа (с крапивой было вкуснее).

Осенью начали работать некоторые школы. Ближайшая школа оказалась № 51 на Погодинке, не далеко от Плющихи. Я пошел в 6 класс, хотя в 5 практически не учился. Много времени в сентябре-октябре занимала доставка дров для школьной котельной с дровяных складов в Лужниках. Учителей немецкого языка не было. Начали учить французский язык, но только один урок в неделю. Вместо портфеля была противогазная сумка. До школы добирались на подножках и буферах трамваев.

В 1943г. учеба в 7 классе была уже полноценная, в школе № 589 за Усачевскими банями. Не было гладкой бумаги для тетрадей, и я писал игольчатой ручкой, чем окончательно испортил свой почерк. Мама с 1943г. была штатах Министерства Обороны, и в связи с этим я стал «прилично» одеваться. Появились гимнастерка, сапоги и военная сумка вместо противогазной. В школе периодически проходили занятия по гражданской обороне. Я был определен в бригаду по оказанию медицинской помощи. Толку особенно не было, но, во всяком случае, я научился грамотно накладывать повязки.

После уроков в физическом кабинете работала мастерская по ремонту галош для учеников и семей учителей. Шефствовал над ней завод «Каучук». Я проработал в этой мастерской 2-3 месяца. Работа была вполне реальная – мы принимали в ремонт обувь по ордерам от школы. Месяца полтора летом 1944г. мы были в колхозе (от Луховиц одна остановка в сторону Зарайска). Занимались прополкой, жили в каком-то курятнике. Там был мешок махорки, и я стал постоянно курить. До этого только баловался.

Когда возвратились в Москву, выяснилось, что многие ребята вернулись из эвакуации. Большую часть дня мы проводили на улице, во дворе, на пруду около Новодевичьего монастыря, на стадионе в Лужниках (его передали от завода «Каучук» в общество «Трудовые резервы»). Я научился прилично плавать. А зимой катались с ледяных гор у монастыря на чем угодно. Санок ни у кого, конечно, не было. Лыжи у меня появились только, когда я пошел на работу.

Мама с 1943г. служила в «специнспекции», часто и подолгу бывала в командировках. Продолжалось так до весны 1946г. Целью командировок было расследование причин аварий и невыполнения планов на пороховых заводах, проверка работы военпредов и ОТБ (4-го отдела НКВД) на заводах наркомата боеприпасов. Я был предоставлен самому себе. Дома была только бабушка, которую я совсем не слушал, но продолжал много читать. Читал не то, что нужно было по школьной программе, а то, что мне нравилось. Например, «История дипломатии» или тома полного собрания В.Шекспира.  

В 1943г. я собирался поступить во 2-ю артиллерийскую спецшколу и даже прошел медкомиссию.  Что послужило поводом, не помню. Но учащимся этой школы полагалась рабочая карточка, питание и обмундирование. Мама вроде не возражала. Но тут проездом оказался в Москве дядя Коля, который сопровождал санитарные поезда с фронта в тыловые госпитали. Он был категорически против того, чтобы я связывал свою судьбу с армией. У него в это время вся семья осталась в оккупации.

Все ребята во дворе, мои ровесники, росли без отцов по разным причинам. У меня от отца остались шахматы из мамонтовой кости, которые он привез из Якутии. Ко мне часто приходили поиграть ребята, и так я научился играть в шахматы. На завод «Оргметалл» в Лужниках привозили на переплавку разбитые наши и немецкие танки. В некоторых (особенно «грязных») мы находили различные вещи, и даже оружие.

В 23-й школе еще был челюстно-лицевой госпиталь. Офицеры с фронта имели личное оружие. На чердаке устраивали стрельбы по мишеням. Мне удалось пострелять из парабеллума, ТТ и каких-то браунингов. Уже появились первые фронтовики после госпиталей с рассказами о войне. Были и герои «нашего двора». Один из них – Толик Красулевич из 2-го подъезда. Его младший брат был на год старше меня, и я бывал у них дома. Он был главным вожаком в драках с соседними дворами. До войны в драке «двор на двор» у ворот вблизи нашего 3-го подъезда  он убил ударом напильника в область сердца одного из «колбановских» (так мы называли ребят из соседнего двора). Получил 8 лет. С 1942г. Толик воевал в штрафных ротах десантников Черноморского флота. Был ранен. После госпиталя воевал опять десантником, но уже свободным. Был награжден орденом «Боевого Красного знамени». С ним он и появился у нас во дворе. По его словам, за какую-то десантную операцию он должен был представлен к званию «Героя Советского Союза», но попросился в кратковременный отпуск, чтобы повидать родителей. Отец его, очень пожилой, он ходил в капитанской форме, был очень доволен, что сын не хулиган, а герой.  По возвращении на фронт он скоро погиб в очередной десантной операции.

Другой яркой личностью был Володька Яковлев, старший брат моего товарища и одногодка Жорки Яковлева. У Володьки не было ни капли жира, одни сплошные мускулы. Временами он появлялся во дворе, а потом исчезал. Ходил он в полувоенной форме, зимой в кубанке с красной лентой. На поясе у него был пистолет в кобуре. Он служил в каких-то диверсионных отрядах, которые забрасывали в тыл к немцам. Воевал он еще с осени 1941 г., был в формированиях с Зоей Космодемьянской. Когда он приезжал в отпуск, мы с Жоркой провожали его до большого дома на трамвайном пути к зоопарку. Он исчезал в полуподвальном помещении, и если к определенному времени не возвращался, мы должны об этом сказать его матери, которая работала воспитателем в детском саду. Жили они тоже без отца.

Осенью 1944г. меня перевели в школу № 54. Это на углу Малых Кочек (ул. Доватора) и Кооперативной улицы. Этот учебный год для меня пропал полностью. В школе был только один 8-й класс, и числилось в нем всего около 15 учеников. Позже хотели школу перевести из 7-летки в 10-летку, но этого не получилось, и впоследствии я вернулся в 23 школу, где учился до войны. Из преподавателей никого не помню, кроме нашего классного руководителя, который вел военное дело. Своими уроками он часто заменял отсутствующих преподавателей. Нас он воспитывал своей палкой – он хромал после ранения в ногу. В этой школе меня принимали в комсомол. В табеле за четверть у меня было половина двоек и тройка  по поведению. Меня все же приняли в комсомол, с надеждой, что я исправлюсь.  Больше половины ребят из класса оставили на второй год. Из ребят помню только Тольку Овчинникова, который жил в соседнем со школой доме и Вадима Михайлова. Вадим при игре в «слона» выдерживал у себя на спине 5-6 запрыгнувших на него человек. Он жил в доме на Фрунзенской набережной, и его отец был послом в Иране, когда там проходила Тегеранская конференция.

Весной 1945г. закончилась война. Об этом объявили в 2 часа ночи. Во многих окнах зажегся свет. Люди накрывали столы. Мы тоже бодрствовали часов до 4-х, сняли карту европейской части СССР, по которой с 1942 года отмечали линию фронта. Оставшиеся в живых возвращались с фронта. Было много рассказов. В добавок к американским продуктам по ленд-лизу появились трофейные. Летом целый месяц жил у нас дядя Коля, ожидая нового назначения. У нас уже жила его дочь Ляля (Ольга), которая вернулась из оккупации в Литве. От тети Туси, жены дяди Коли, не было никаких известий, кроме того, что ее угнали на работу куда-то в Германию. Дядя Коля приехал с каким-то майором, который был комендантом в одном из городов Германии. Вот здесь я стал с ними регулярно играть в преферанс по несколько пулек в день, что до сих пор люблю.

В это время существовали коммерческие магазины (ближайший к нам гастроном № 2 на Смоленской площади). Процветала всевозможная торговля на рынках. Когда кончались деньги, мне выдавали отрез из майорских трофеев, и я его реализовывал без торговли на Усачевском  рынке.  Однажды  случился скандал. При продаже очередного отреза меня задержал милиционер и отвел в комнату при рынке. А у меня под безрукавкой был полный иконостас с медалями за оборону, освобождение и взятие городов. Пришел дядя Коля, отрез вернули, а медали забрали.

В мае начался с первый после начала войны  чемпионат по футболу. Первый раз на большом футболе я был еще в 1944г. на финале кубка, когда играли ЦДКА и Зенит. Победил Зенит со счетом 2-1. Я тогда был с Володькой Яковлевым, который болел за ЦДКА, и, как сейчас бы сказали, был ярым фанатом этой команды. Володьку отпустили из армии на гражданку. Из штаба партизанского движения в Белоруссии он привез документы и справки о своих геройских подвигах. Там указывалось, сколько он подорвал эшелонов, уничтожил врагов и пр. Он показывал положение о награждениях, по которому ему надлежало присвоить звание Героя Советского Союза. Из наград у него были только орден Красной Звезды и медаль «партизану Отечественной войны» 1-й степени. Чтобы быть ближе к футболистам ЦДКА, он устроился электромонтером на их базу на Воробьевых горах. Один раз мы проехали с командой со стадиона Динамо до Сокола с остановкой где-то на выпивку. Выпивали не все, но кто пил, то по полному стакану.

Учился я повторно в 8-м классе прилично, за исключением русского письменного и дисциплины. На шахматном турнире получил 3-й разряд и был чемпионом класса. Со мной в классе учился Володька Антошин, но в школьном турнире он не участвовал, и играл где-то выше. Позднее он стал международным гроссмейстером. Занимался я и в школьной секции бокса, и, казалось, успешно. Но нас перевели в районную секцию, где в первом же бою меня так измочалили, что у меня пропало всякое желание заниматься боксом дальше.

Большим событием была поездка футболистов московского Динамо, усиленная В.Бобровым и другими, в Англию. После этого в футбол играли круглую зиму чем угодно, включая консервные банки. С весны 1946г. начался настоящий футбольный бум. Играли во всех дворах, на нашем сквере и даже в монастыре играли на площадке между старыми памятниками. На стадионе в Лужниках было несколько тренировочных площадок, помимо двух полей, где играли на первенство Москвы в разных группах по несколько команд от каждого коллектива. На стадион «Динамо» были жуткие очереди и давка в кассах за билетами, но билетов всем желающим не хватало, и ходили «на прорыв» через ворота и перелезая через высокие заборы.

Было и много других рискованных приключений. На Москве-реке мы ныряли под плотами, пытались забраться на руль проходящих барж  и затем спрыгнуть с него. Во дворе у нас были две пожарные лестницы. Соревновались, кто быстрее доберется до крыши. Запомнился «подвиг» Вовки Горелова из нашего класса. Худой, слабосильный и плохо умеющий плавать, он поспорил, что он переплывет Москву-реку. Дело было в апреле, только что прошел ледоход, и по реке еще плыли отдельные льдинки. Вовка обвязался надутыми велосипедными и футбольными камерами,  и в подштанниках, на глазах всего класса и посторонних зрителей, спустился в воду и поплыл. Это было около моста окружной железной дороги в Лужниках (около 300-го завода). Ему кричали, что он выиграл и пусть возвращается, но он упорно плыл дальше.  Мы понеслись с его одеждой на ту сторону по мосту. Вскоре прибежала его мать, ей кто-то сообщил еще до заплыва. Как ни странно все обошлось благополучно.

В школе я получил переэкзаменовку по русскому письменному на осень. На лето мама отправила меня к своим знакомым по работе в город Алексин, точнее, в поселок 100-го комбината на левом берегу Оки. В соседнем подъезде 2-х этажного дома жил мой ровесник  Волька Шиянов. Его отец был летчиком-испытателем. У них была прекрасная библиотека. Я брал какую-нибудь толстую книгу и шел загорать и купаться на песчаный берег Оки. Там я прочел «Порт-Артур», «Даурию» и много еще чего. Занимался я  и русским. Когда я написал свою переэкзаменовку (сочинение или диктант, уже не помню), мне удалось дать его кому-то проверить на ошибки. Мне сказали, что я не выдержал экзамен. Я просил показать мне, какие у меня там ошибки, но мне не дали. Оказывается, преподаватель русского языка, а она была и классным руководителем, потребовала, чтобы меня отчислили, иначе она сама уйдет из школы. К тому же, весной были разбиты стеклянные двери в коридоре школы. Повесили это на меня, хотя я к этому не имел отношения. Меня не исключили из школы, но отдали табель, где было указано, что у меня переэкзаменовка на осень. У меня был приятель Борька Скомаровский, он жил в доме 29 корпус 2. У него было отставание в учебе, и он оформлялся в школу рядом с Пушкинской площадью, где ускоренным курсом проходили 8-10 классы. Но третий раз начинать с 8-го класса меня не прельщало. Борис знал, что идет набор в дневные классы школы рабочей молодежи. Он мне красным карандашом поперек табеля написал «осенние испытания сдал» и расписался за директора. Этот табель и еще какие-то справки я отнес в школу рабочей молодежи № 93, которая находилась в помещении школы № 589, в которой я учился еще в 7-м классе. Через некоторое время мне сообщили, что я зачислен в 9-й  класс и могу приступать к учебе. Полгода я страшно боялся, что меня разоблачат и привлекут к уголовной ответственности. Я добросовестно учил уроки, и полугодие окончил без троек. Много позже выяснилось, что был разговор с директором 23 школы, все выяснилось, но он не возражал против моего перехода. В 93-й школе был недобор учеников дневных классов, и им было не до строгостей.

Так или иначе, но у меня произошел крутой жизненный поворот. Я впервые на равных столкнулся с людьми прошедшими войну. У них был определенный жизненный опыт, планы на будущую жизнь. Все мои приятели по двору и бывшей школе отошли куда-то на задний план. Большинство моих одноклассников окончили войну офицерами, и все имели ордена или боевые медали. Я о них писал в книге «Воспоминания». Единственным помимо меня, кто не воевал, был Алик Вайнштейн. Учился я с ним только в 9-м классе. У него арестовали родителей «за связь с Джойнтом», и он был вынужден прервать учебу. Другое отличие состояло в том, что если общеобразовательные школы делились на мужские и женские, то здесь этого деления не было. Да и школьные понятия о дисциплине и поведении на уроках куда-то испарились. Отношения учителей и учеников резко отличались от «детских» школ. В общем, я стал жить совсем другой жизнью. В конце 9-го класса меня избрали секретарем комсомольской организации, где было не больше 15-20 человек, в основном женского пола. Я иногда проводил политинформации по международному положению. Завуч школы была одновременно и секретарем партийной организации.

Я втянулся в учебу, мне стало интересно решать уравнения по алгебре, тригонометрии (благодаря преподавательнице Марии Алексеевне Мудрецовой) и изучать химические реакции (имени учителя не помню). Это, видно, зависело от преподавателей этих предметов, чего нельзя сказать про преподавателей физики и немецкого языка. Но я все-таки оставался гуманитарием, мне больше нравились литература (Лия Михайловна), история (Анна Борисовна) и география (Владимир Леонович). Об отношениях между преподавателями и учениками говорит и такой факт, что я иногда бывал дома у завуча Анны Давыдовны и географа Владимира Леоновича. Был я дома и у своих соучеников. Сашка Кашин жил на Плющихе. Там я бывал неоднократно. Сашка уникальный и очень интересный человек. Он прошел всю войну с собаками в звании старшего сержанта. У него были удивительные случаи, которым можно верить, т.к. Сашка никогда не врал. После школы он окончил Ветеринарную академию, уехал в глухой сельский район, а потом работал главным ветеринарным врачом Удмурдской АССР, воспитывал 4-х детей. Петька Каплан жил рядом со мной в доме № 29 корпус 6. Он жил один, комната была большая, и мы у него собирались по каким-то праздникам. Еще в 17 лет его отец, работник политотдела «литовской» дивизии, устроил его в военное училище, где он был под фамилией Капланас. Окончил войну млалшим лейтенантом с орденом Красной Звезды. После школы закончил строительный институт, и до пенсии работал в какой-то проектной организации в Москве. Бывал я дома и у Володьки Кузнецова, он к нам пришел в 10-м классе. Он жил в доме НКВД на Зубовском бульваре. Его отец был генерал, а сам Володька  участвовал в выселении чеченцев и ингушей в 1944г. Он был перед демобилизацией в офицерском звании, но орденов никогда не носил. После школы он окончил автодорожный институт и работал на ЗИЛе. Когда я его встретил через много лет, он был заместителем секретаря парткома ЗИЛ и  поступал в высшую дипломатическую школу. Самым старшим по званию (капитан) был Володька Бельчук. Учеба ему давалась труднее всех. После школы он поступил в Плехановский институт, там был оставлен в аспирантуре (он еще в школе был членом партии). Позднее стал заведующим кафедры политической экономики.

В нашей школе практиковалось прикреплять кого-нибудь к отстающим ученикам. Так, наша первая отличница Лида Холина была прикреплена к Бельчуку, после школы они поженились и жили недалеко от нас на Варшавском шоссе. Володька рано умер, кажется, от инфаркта. Люся Алексеева вышла замуж за Петьку Каплана, жили они около метро «Нагорная», но от встреч она отказывалась, говорила, что больна. В 10-м классе к нам перешла с вечернего отделения Нина Иванова. Я считал ее самой умной не только среди девчонок, но и среди ребят. Она на лету схватывала любые задачи по математике и химии. Кроме того, она отличалась абсолютной грамотностью, работала корректором в Книжной палате на Новинском бульваре. Жила она в маленькой комнатушке двухэтажного домика между Плющихой и Смоленской площадью. Ее мать работала уборщицей, жили они очень бедно. В школу она ходила в старой школьной форме. Она мне очень нравилась, но одновременно я ее побаивался. Мне казалось, что она видит меня насквозь. После школы она поступила в химический институт им. Менделеева. Как у нее сложилась жизнь, я не знаю. На вечера встречи выпускников школы она никогда не приходила. Я, может быть, излишне подробно рассказал о учебе в 9-10-х классах, но для меня это был переломный момент. Из пяти ребят моих ровесников в доме ни один не закончил 10 классов.

В какой институт поступать, у меня вопросов не было. В школе я познакомился с Олегом Ничепоруком, который учился в параллельном 10 классе. Он был тремя годами старше меня и работал в экспериментальном цехе на ЗИЛ (тогда ЗИС) – дооборудовал по электрике различные трофейные машины. По выходным традиционно ходили компанией в баню, так как почти ни у кого в нашем районе не было дома ванны. Ничепорук был всегда в нашей компании. Были в этой компании еще Володька Бабкин и Гарик Никонов. Все они собирались и со временем поступили в институт международных отношений (МГИМО). Отметки у меня были хорошие, и меня даже считали вероятным кандидатом на медаль. Однако, на первом же экзамене по письменной литературе я получил тройку. Я писал всегда сочинение на свободную тему. Мне удалось дать кому-то проверить ошибки по грамматике и синтаксису, Но я употреблял много иностранных слов. Например, в слове Голливуд я сделал две ошибки. Кроме этой тройки у меня в аттестате были две четвертки – по физике и немецкому языку. В МГИМО первый экзамен был по письменной литературе, а отметку объявляли на втором по устной литературе. Экзамен принимал профессор, который преподавал западную литературу (кажется, его фамилия Дюшен). Вместо того, чтобы спрашивать по билету, он спросил меня, что я читаю. Я только что прочел «Бурю» Эренбурга. Поговорили по книге. Потом спросил, что я еще читал. Долго говорили, и в результате он поставил мне 5 за устную и 4 за письменную литературу. Письменную работу мне не показал и об ошибках не говорил. По географии и истории я получил 5 и 4. Проходной бал в институт был 21. Мне хватило бы тройки по языку, чтобы пройти в институт. Но я получил двойку. На собеседовании меня дополнительно отправили к преподавателю немецкого языка,  поверить на склонность к изучению иностранных языков. Та подтвердила, что у меня нет знаний и склонности к изучению языков. Мне посоветовали подучить язык и попробовать поступить на следующий год. Экзамены в МГИМО сдавали в июле, а в остальных ВУЗах в августе. Я заходил в приемные комиссии исторического, географического и философского факультетов, везде были жуткие конкурсы. То же было и в юридическом институте.

Я ударился в панику, у меня был призывной возраст. Мама обратилась к своей приятельнице Липковской, у которой муж был профессором энергетического института. Он сказал, что я, с моими отметками в аттестате, могу пройти в их институт. Тогда до него нужно было ехать от метро «Бауманская». Там на вопрос, как проехать к энергетическому институту, меня направили в МВТУ. Мне понравилось, что в проходной пропускали по аттестату. При входе в здание абитуриентов приглашали записаться в спортивные секции. В тот год открылся новый факультет «РТ» (ракетная техника). Меня заинтриговало это название, и я подал документы на этот факультет. На вступительных экзаменах набрал нужный бал, но получил одну тройку и остался без стипендии. Так я поступил в МВТУ имени Баумана. Но оказалось, что я совершенно не приспособлен учиться в техническом ВУЗе. Не было предметов, которые могли бы меня заинтересовать, как интересовали в школе литература, география, история. Механическое заучивание определялось необходимостью сдать зачет, или получить удовлетворительную оценку на экзамене. Смысл таких предметов, как начертательная геометрия, я вообще не понимал. Донимало черчение, которое требовало много времени и аккуратности при выполнении задания. Не усваивал я и теоретическую механику, которую читал престарелый В.П. Ветчинкин. Однажды я услышал, как преподаватель математики Р.Я. Шостак шутя, или всерьез утверждал, что инженеру нужно уметь считать на логарифмической линейке, пользоваться справочниками и иметь чистую голову, не забитую лишними знаниями. Я это хорошо запомнил, так как понял при работе над диссертацией, что совершенно не могу пользоваться математическим аппаратом. Но все это ерунда по сравнению с курсом сопротивления материалов (сопромат). Его нужно изучать также внимательно и последовательно, как грамматику в правописании. К этому я был совершенно не готов и заимел «хвост» за 3-й семестр.

Как ни странно, неудовлетворенность я почувствовал не только в учебе, но и в спорте. У нас в группе были хорошие спортсмены: Алька Щербаков по волейболу, Володька Бодриков по тяжелой атлетике, Петька Нефедов по боксу, Генка Лазарев по Футболу. Футбол на первенство Москвы, где выступали команды МВТУ, был совершенно не похож на тот, в который мы играли в Лужниках в хорошую погоду и легкими мячами. Здесь приходилось играть и осенью на тяжелом мокром поле и таким же тяжелым мячом. От приема мяча головой, я получал как бы легкое сотрясение мозга. Я стал бояться принимать мяч головой, что делать, играя в полузащите, было совершенно невозможно. В общем, я в группе я был «как чужой среди своих», хотя по природе был всегда компанейским. Поэтому предложение Генки Лазарева перейти в московский механический институт, где не было сопромата, а все остальные предметы были одинаковые, я принял с радостью. Но перейти можно было только с разрешения деканата, о его не давали без ликвидации «хвоста» за 3-й  семестр и сдачи сопромата за 4-й. Направления на сдачу хвоста от деканата мы не получили. Кроме нас с Лазаревым, к декану был вызван и В. Антошин, который учился на нашем курсе и имел задолженности за время участия в различных шахматных турнирах. Нам объявили об отчислении, сказав, что нужны инженеры, а не спортсмены. Это был, наверное, самый тяжелый момент в моей жизни. Я не понимал, что я мог и что должен был сделать в этой ситуации.

Спасла меня мама. Она с 1948г. работала редактором отраслевого журнала «Боеприпасы». С этим журналом тесно сотрудничал А.Г.Костиков. Мама попросила его как-нибудь помочь мне. Костиков специально приехал в МВТУ, переговорил, я думаю, с деканом, и вопрос со мной был решен. Мне разрешили оформить академический отпуск и перевели на 4-ю специальность – жидкостные реактивные двигатели (ЖРД). Раньше я учился по 1-й специальности – воздушно-реактивные двигатели (ВРД).  Так Костиков определил всю мою дальнейшую жизнь. Бывая на Новодевичьем кладбище, где похоронены моя мать и сестра, я обязательно захожу на могилу Костикова. Он скоропостижно умер через несколько месяцев после своего прихода в МВТУ по моему вопросу.

Переход в новую  группу для меня имел такие же последствия, как переход в школу рабочей молодежи. Учиться там начал относительно прилежно, хотя любимых предметов не появилось. В целом учился ниже среднего уровня, но в отстающих не был. Единственный раз получил двойку на экзамене по гидрогазодинамике, но пересдал его через несколько дней. Со второй половины 4-го курса начались предметы по специальности, учеба стала по-настоящему интересной. В коллектив группы я вошел быстро. На протяжении всей учебы был политинформатором (агитатором) группы. Это была у меня единственная общественная нагрузка. Самые дружеские отношения я поддерживал с Женькой Любицким, Толькой Бабкиным и Володькой Фокиным. За небольшим исключением группа была довольно дружной. Этому способствовало совместное проживание во время производственных практик и пребывания в военных лагерях. Конечно, люди были разные, с разными характерами и взглядами на жизнь, но, видно, было что-то объединяющее, если мы с 1970-х годов ежегодно встречаемся группой 23 января. Начало встречам положил Витька Евланов, который был уже тяжело болен. Он первым из группы ушел из жизни. В группе набралась компания любителей поиграть в преферанс. У меня вновь появился интерес к футболу. Собралась хорошая курсовая команда, которой мы выступали во время во время пребывания в военных лагерях и на практике в Днепропетровске. Наверное, эти годы были у меня самые счастливые.

В 1952г. я познакомился с Риммой. В 1953г. она закончила Городской педагогический институт. В силу различных обстоятельств была вынуждена поехать работать преподавателем истории в поселок под Медногорском в Оренбургской обл. 5 января 1954 г. во время ее приезда в Москву на Новый год мы расписались. В конце февраля у нас  на факультете прошло распределение на работу. Я был распределен в п/я № 989 (НИИ-88) в Подлипках. Это давало мне право потребовать перевода Риммы на работу по месту работы мужа. Римма после окончания учебного года вернулась в Москву, и мы стали жить на Усачевке. Осенью 1954г. Римма устроилась на работу в школу № 51 на Плющихе, где директором была ее тетя Н.И.Поздняк. Начинала она старшей пионервожатой  и имела всего несколько часов по истории.

Летом 1954г. я проходил преддипломную практику в 31 отделе (отдел огневых испытаний) ОКБ-3 НИИ-88, где Главным конструктором был Д.Д.Севрук. С сентября я начал в ОКБ-3 работать над дипломом, моим руководителем стал С.Д.Гришин к.т.н., начальник сектора перспективного планирования. Темой моего диплома были двигатели 2-х ступенчатой зенитной управляемой ракеты (ЗУР). 1-я ступень твердотопливная, 2-я жидкостная. Специальной частью диплома был турбонасосный агрегат жидкостного двигателя (ЖРД) 2-й ступени. Такая схема ЗУР применяется до сих пор во всем мире. Через несколько месяцев из ОКБ-3 ушел заместитель Севрука по испытаниям Г.М. Табаков, будущий наш заместитель министра по двигателям. На его место назначили Гришина. После защиты диплома, Гришин определил меня на работу в отдел 31 ведущим инженером-испытателем на стенд № 4. Это было необычно, т.к. ведущими по стендам работали опытные инженеры, соответствующие по должности начальнику группы в конструкторских отделах. Так я в середине апреля 1955г., практически со школьной (студенческой) скамьи стал руководителем бригады стенда огневых испытаний. А 27 апреля у нас родилась Иринка.

Начальник отдела В.П.Беляков был талантливым испытателем и блестящим аналитиком. Впоследствии он стал членкором АН СССР, героем соцтруда и вице-президентом международной криогенной федерации. Ведущим он предоставлял полную самостоятельность, вмешиваясь только в аварийных ситуациях. Мне он сказал, чтобы я перенимал опыт у других ведущих-испытателей. Но из них каждый работал по своему, исходя из особенностей стенда, заданий по проведению испытаний и своего стиля работы и взаимоотношений с подчиненными. Мне пришлось все постигать методом проб и ошибок. Работа была очень интересная. Испытаний было много, и они были разнообразные. Начал с проведения межведомственных испытаний различных топлив. Испытывал двигатели для неуправляемой тактической ракеты «Коршун». На основе ее была создана малая метеорологическая ракета ММР-5. Несколько месяцев я проводил ее испытания на полигоне в Капустином Яре в 56 году к международному геофизическому году. С самого начала на стенде проводил отработку двигателя С3.20М5, на котором летчик испытатель Г.М.Мосолов установил несколько мировых рекордов высоты. К 58 году стал опытным испытателем. Как представитель фирмы ездил в 58 г. на первые испытания по противоракетной обороны  на полигон в Сары Шаган с двигателем ОКБ Севрука для системы В-1000. В конце 58 г. было принято решение об  объединении ОКБ-2 и ОКБ-3 в одно ОКБ под руководством А.М.Исаева. Отдел 31 стал отделом 15 ОКБ-2. Беляков еще год оставался начальником отдела. С.С.Алиманов, который уходил с Табаковым из ОКБ-3, вернулся в Отдел на 4-й стенд, а я перешел на 3-й стенд, ведущий, которого, Г.Б.Цветнов перешел в отдел 14 (холодных испытаний), чтобы работать над диссертацией. На моем стенде проходила отработка двигателя для  тормозной двигательной установки (ТДУ) Ю.А.Гагарина и двигателя для первой мягкой посадки на Луну. О некоторых особенностях работы испытателем. Мы работали не только «с огоньком», но и с вредными компонентами реактивных топлив. У нас был 6-и часовой рабочий день, (но была и сверхурочная работа) выслуга лет, выход на пенсию в 55 лет, бесплатное профилактическое питание, лечение в поликлиниках 3-го управления Минздрава, как и для предприятий атомной промышленности. Большинство механиков стендовых бригад были работниками высокой квалификации.  Техника безопасности требовала аккуратности в работе и взаимной подстраховки. В свободное время занимались спортом. Круглый год в обеденный перерыв играли в футбол. У меня дорога на работу занимала около 2-х часов в один конец, что я максимально использовал для чтения, в основном газет и еженедельных журналов. Связи с ребятами по дому и школе постепенно ослаблялись, встречались лишь изредка по воскресеньям, на работу с 2-мя выходными днями перешли только в 67 году. В общем, работой я был вполне доволен. Занимался общественной работой. Был секретарем комсомольской организации отдела, избирался в профбюро ОКБ-3 (по технике безопасности). В 1956г. принят кандидатом в члены партии, в январе 1958г. стал членом партии. Избирался секретарем партийной организации отдела и членом парткома (не освобожденным) ОКБ-2. вступил в общество «Знанание» и стал лектором по международному положению.

В 1960г. родилась Наташка, а через 2 года я получил в порядке очереди для проживающих в Москве квартиру на Варшавском шоссе. Эта квартира не приблизила меня к работе, а даже наоборот отдалила.

С 1960-го года постепенно стал меняться характер работы и обстановка в отделе. У Севрука испытатель был основной фигурой, отвечающей за отработку изделия, а не только за проведение испытания. У Исаева за отработку изделия отвечал конструктор. Испытатель только подготавливал и проводил испытание по заданию конструктора. С уходом Белякова в 1960-м году начальником отдела стал С.С.Алиманов. Вокруг него и его брата близнеца, ведущего 5-го стенда, создалась компашка, которая расколола коллектив отдела. Рабочий класс отдела большинством голосовал за многолетнего председателя профбюро Д.М.Дунаева, который из-за своей популярности не устраивал С.С.Алиманова. Все это привело к тому, что мне уже не хотелось работать в отделе. В 1961г. после полета Гагарина я был награжден орденом «Знак Почета». Ведущие, которые занимались отработкой двигательных установок и были связаны с их эксплуатацией на полигоне Байконур (А.Д.Тавзарашвили и Е.Г.Ланда), перешли на работу в КБ ведущими конструкторами. С 1961г. я был по должности начальником групп и получал 20-и процентную выслугу. Перейти на примерно равную работу было практически невозможно. В это время секретарь парткома ОКБ-2 Ю.В.Александров предложил мне перейти на работу в партком на его место. Я с Александровым несколько месяцев был в командировке в Капустином яре, где жили вдвоем в одной комнате. Кроме того он меня знал по совместной работе в парткоме в 1961-1962гг., когда я работал не освобожденным заместителем секретаря парткома по агитации и пропаганде у В.Ф.Черемухина, а Александров работал замом по оргработе. Я согласился на работу в парткоме, только без перехода на ставку горкома партии. Я рассматривал эту работу, как временную и к тому же терял выслугу лет и право уходить на пенсию в 55 лет. Александров договорился с Ю.М.Шевелевым и со мной, что Шевелев поработает в парткоме только 1 год на горкомовской ставке, а затем может переходить на работу в Москву, куда он собирался.

В парткоме я проработал два года. Это был совершенно новый характер работы и по масштабу и по уровню принимаемых решений. Я не только постоянно общался со всеми руководителями ОКБ-2, но в конце 1964г. был еще избран членом бюро Калининградского Горкома КПСС. О работе в парткоме я довольно подробно рассказал в книге. Я довольно быстро освоил специфику партийной работы. Можно было и дальше работать в парткоме, но новизна работы пропала. Заслушивая на парткоме ход отработки изделий, я понимал, какая многогранная и интересная работа идет на предприятии, а ты где-то находишься от нее в стороне. После 23-го съезда КПСС работа в партийных организациях стала приобретать все более формальный характер. Я решил больше не продолжать работу в парткоме, но и ничего не сделал, чтобы договориться о новой работе. В свой отдел я возвращаться не хотел, с переходом на работу в Москву я сам себе все испортил, не дождавшись приезда Ю.В.Александрова из командировки. В этот момент 1-й секретарь Горкома И.М.Черепанов предложил мне перейти на работу Горком 2-м секретарем вместо О.Н.Шишкина. Я отказался. Были длинные разговоры с Шишкиным. С Черепановым я ездил на секретарат Обкома партии, где мне объясняли, что от таких предложений не отказываются. Я отказался, и остался не у дел. Выручил А.М.Исаев, который предложил мне работать по самому большому изделию в ОКБ-2 - по двигательной установке С5.51 блока «И» Н1-Л3 для полета человека на Луну. По просьбе Исаева Н.В.Булыгин договорился со своими знакомыми в МК и оборонном отделе ЦК, что это назначение нужно рассматривать, как партийное поручение, т.к. эта работа рассматривается, как задание особой государственной важности. Максимальный оклад ведущего конструктора был 250 р., хотя я как начальник группы получал 230 р., но реально стал получать меньше, т.к. терял выслугу лет и другие различные льготы. По-моему, я был единственным, кто после парткома перешел на работу с меньшим окладом.

Ведущим конструктором я проработал семь с половиной лет. Это были годы, заполненные настоящей творческой и интересной работой. В отработке были два двигателя и десятка два агрегатов. Эта работа с родни работы инженера-испытателя. Были принципиально новые разработки, по которым получил 12 авторских свидетельств. Объем работы был очень большой. Кроме своего опытного производства и испытательных отделов изготовление и испытания двигателей и агрегатов проводились на ЗЭМе  (Подлипки), в Усть-Катаве, Красноярске и в НИИХИММАШ (Загорск). Неоднократно бывал в КБ «Южное» в Днепропетровске, различных КБ и НИИ. Кооперация была очень обширная. Была совместная работа с Сибирским филиалом Академии Наук. По моей теме на территории КБХМ создавалась заправочная  станция и пневмовакуумная лаборатория. Неоднократно и продолжительное время бывал на Байконуре. Было много организационной работы. Одно время у меня было три помощника. Постоянно приходилось бывать в созданном в 65 году министерстве (МОМ), с Исаевым несколько раз был на расширенных коллегиях (Лунный Совет – сопредседатели С.А.Афанасьев и М.В.Келдыш). Работы по Лунному проекту находились под контролем ЦК КПСС. Практически ежемесячно бывал в оборонном отделе ЦК, где у меня установились хорошие доверительные отношения с А.А.Буровым. В мае 72 г. зачислен в целевую аспирантуру НИИТП научный руководитель В.Н.Богомолов. Начал собирать материалы к диссертации. На основе сближающе-корректирующего двигателя С5.62 был создан и отработан двигатель 11Д442 для транспортного корабля снабжения комплекса «Алмаз» В.Н.Челомея, по которому я был одновременно ведущим конструктором. Отработка двигателя, включая завершающие доводочные испытания, была закончена, осталось только сделать летные поставки и провести межведомственные испытания. Для этого двигателя впервые в СССР была отработана химическая нейтрализация после проведения контрольно-выборочных испытаний, которые проходил каждый двигатель перед поставкой на летные испытания. Отработка двигательной установки С5.51 была полностью закончена и проведены летные поставки, когда тема была закрыта, американцы уже несколько раз побывали на Луне.

В феврале 74 г., еще за три месяца до закрытия темы Н1-Л3, Богомолов предложил мне перейти на работу начальником отдела координации и анализа работ. Такие подразделения директивно создавались на всех предприятиях нашей отрасли, как попытка использовать американский опыт системного планирования при создании сложных комплексов ракетно-космической техники. На этой должности я проработал до выхода на пенсию в декабре 2003 года. За это время (29 лет) сменилось поколение людей. Поменялись не только руководители КБХМ, но и руководители страны. Мало того исчезла та страна, в которой я родился и жил, сменилась идеология государства и ценности отдельного человека. Так что последовательного рассказа о моем последнем этапе работы не получиться, и я ограничусь отдельными фрагментами. Функции отдела менялись, как и его численность. До распада СССР мне приходилось заниматься перспективными работами на ранней стадии, пока не было принято решения по дальнейшей разработке. Мне адресовались все приказы министра по тематике предприятия. По этим вопросам я часто бывал в министерстве и на предприятиях-заказчиках. При подготовке графиков Военно-промышленной комиссии (ВПК) по необходимой кооперации для нашего предприятия бывал в соответствующих отделах ВПК, в Кремле. Одновременно велась работа по отслеживанию хода отработки текущих изделий. Рабочим инструментом были сетевые графики по изделиям, Которые разрабатывались в отделе и по которым я периодически докладывал на оперативно-техническом совете предприятия (ОТС). По важнейшим изделиям проводились такие совещания в министерстве. Так по теме 3М37 (теперь это комплекс «Синева») совещание проводил заместитель министра В.Х.Догужиев. Я присутствовал на всех этих совещаниях. Наше предприятие разрабатывало двигатели 2-й и 3-й ступени и двигательную установку разведения головных частей. Лет 10 увлекались созданием автоматизированных систем управления (АСУ). В нашем главном управлении  был совет по АСУ, который регулярно проводил совещания по обмену опытом на различных предприятиях. Практической отдачи от АСУ не было, и эта деятельность была прекращена. Сектор АСУ из нашего отдела был передан в вычислительный центр.

Немного о своей жизни. С конца 60-х годов 18 лет мы снимали дачу в деревне Зимино, рядом с ж.д. станцией Пирогово у Клязменского водохранилища. 18 лет на одном месте говорит о том, что нас там все устраивало. Хотя у нас не было никакого своего участка и каких-либо удобств. Рядом был хороший лес и водохранилище, где была водная база от нашего предприятия. Дорога до работы сократилась по времени больше чем вдвое и не была утомительной. С 70 г. у нас появилась машина (Москвич 407). На котором я и ездил на работу. Были очень хорошие близкие отношения с соседями, которые тоже по многу лет снимали там дачу и с хозяевами в доме, где мы жили. За время жизни в Зимино выросли наши дети, окончили школу и институты, вышли замуж. В это же время родились внуки. Римма работала преподавателем на подготовительных курсах в Плехановском институте. Занятия у не начинались с 1-го октября. 3 месяца мы жили в Зимино, а в сентябре брали отпуск. Много путешествовали на машине. Побывали во многих исторических местах в центральной части России (Золотое кольцо, Ясная поляна, Пушкинские горы и т.д.). Неоднократно бывали в Ленинграде, Прибалтике. Проехали почти всю нашу западную границу от Финляндии до Черного моря. Побывали в Карпатах, Молдавии, Крыму. Только в последние годы жизни в Зимино, когда Римма уже болела, у нее появилось желание иметь свой дачный участок. Она была очень довольна, когда мне выделили участок в нашем кооперативе в Желтикове. Но пожить ей там не удалось. Она скончалась в октябре 87 г., когда мы успели на участке поставить только хозблок.

Возвращаюсь к своей работе. С конца 80-х прекратились новые заказы на наши разработки. Начались в добровольно-принудительном порядке работы по конверсии, куда за бесценок списывались фондируемые материалы и не учитывались реальные трудозатраты. С 91 г. cразвалом СССР и ликвидацией министерства общего машиностроения (МОМ) финансирование КБХМ сократилось до 25-30% от необходимого объема. Зарплата сократилась до уровня прожиточного минимума, проводилось массовое сокращение одних, и бегство с предприятия других. С этого времени ушли на второй план совершенство и качество образцов ракетно-космической техники. На первое место вышла способность делать деньги. Постепенно эта идеология охватила значительную часть населения страны. Независимо где и кем ты работаешь, ты должен уметь делать деньги. Это относится к любому бизнесу, к чиновникам любого ранга от администрации президента и правительства до далеких окраин, от работников  судов, прокуратуры, полиции, ФСБ, таможни, следственных органов, налоговой инспекции до различных муниципальных органов, врачей, учителей. Коррупция это и есть способность делать деньги на любой государственной или муниципальной должности, на которой ты работаешь.  КБХМ, как и другие предприятия  сохранили ограниченную работоспособность за счет пожилых людей, которым и бежать особенно не куда было, да и они имели врожденное или привитое чувство к добросовестно выполняемой работе. С 91г. до ухода на пенсию я занимался научно-исследовательскими работами (НИР), которые финансировались непосредственно из госбюджета через министерство промышленности, Главное управление космических служб (ГУКОС) и с 92 г. по настоящее время через Федеральное космическое агентство (Роскосмос). Чтобы оформить инициативную НИР для предприятия, нужно было согласовать Техническое задание (ТЗ) с головными институтами ЦНИИМАШ и Центром Келдыша, а затем до подписания контракта собрать не менее двадцати  виз уже в самом Роскосмосе. Основное время уходило на согласование ТЗ в головных институтах и различных управлений Роскосмоса. Контракт можно было согласовать только после получения денег Роскосмосом, а это тянулось до апреля–мая текущего года. Работа на предприятии начиналась только после получения аванса и открытия наряда заказа.  Далее по каждой НИР нужно было за год закрыть 2-3-4 этапа, для чего нужно было собрать десятка полтора виз. Содержание НИР в Роскосмосе мало кого интересовало. Главное соблюдение формы и наличие виз. Суммарный финансовый  вклад по всем НИР, которые я заключал, был около 5 % от общего объема КБХМ.  Это были не те НИР, какие были ранее при СССР. Тогда они или переходили в Опытно-конструкторские работы (ОКР), или были принципиально новаторскими. В этих условиях важнейшая НИР не только для нашего предприятия, но и для всей отрасли, связанная с применением метана вместо керосина в средствах выведения ракетно-космической техники, не находила нужной поддержки. Лично мне работа в последние годы не доставляла удовлетворения, но вынужденно мне пришлось изучить жизнь и стиль работы вышестоящих организаций, которые занимались распределением бюджетных денег. Примерно аналогичная картина была и при заключении контрактов с иностранными фирмами, где дополнительно нужно было иметь согласование с Генеральным штабом, ФСБ, МИД, Внешторгом и др.