ВВЕДЕНИЕ  ИЛИ  ПРОЛОГ    ИЛИ  ПОЯСНЕНИЕ.

Хронология жизненного пути моей матери основывается на сохранившихся письменных свидетельствах. Документы, относящиеся к периоду с 1922 по 1926 годы, выданы различными партийными органами. Специфика задаваемых вопросов обуславливает однообразность ответов. К тому же, в анкете отца для коммунистов 1-й Конной Армии  не возникало трудностей с описанием социального происхождения. Мамино же происхождение «из купцов» приковывало особенно пристальное внимание, и  приходилось при изложении биографии делать акценты на партийной работе,  недоговаривать или умалчивать об отдельных фактах жизни родителей, близких родственников и своей собственной. Поэтому я хочу подробнее рассказать о документах, в которых описывается период до 1926 года.

Первый документ - это Личное Дело члена партии. Заполнялось в Елецком Укоме Орловской губернии при переезде на работу в г. Воронеж в апреле 1922 года. В Личном Деле сохранились только Личный Листок, приложение к нему и форма переписи членов РКП(б) 1922 года. Буду приводить только отдельные важные, с моей точки зрения, данные.

Социальное положение: «Дочь купца».

Семейное положение: «Муж трудоспособный, дочь 5 месяцев».

Образование: «Среднее и два курса МГУ естественного отделения».

Принята в партию: «29 июня 20 г. Теоретическая Марксистская подготовка – приблизительно равная курсу Губернской партшколы». 

Партийная работа: «С 1917 г: с 12.19 по 07.20. Зам. Зав. Уездным женотделом г. Елец, с 06.20. по 09.20. секретарь фракции Союза Совработников г. Елец, с 07.20. по 10.20. член коллегии Губженотдела г. Орёл, с 12.20. по 03.21. секретарь ячейки Уезд. Союза профсоюза г. Шахты, с 11.21. по 04.22. Зав. Агитпроп. Отделом Укома г. Елец. Какие работы выполнялись с 1917 года кроме партийной: 1918 г. секретарь коллегии Горпродкома г. Елец, 1919 г. секретарь коллегии Бюро Народных Судей г. Елец, 1920 г. секретарь Союза Совработников г. Елец, 1921 г. Зам. Зав. Орг.-инстр. Отделом городского Совета Профсоюзов г. Бахмут, 1921 г. секретарь Уездного профбюро г. Шахты, 1922 г. заведующия уездной совпартшколой».

Характеристика от Укома: «Смирнова находилась при райкоме №1 с 25 июля 21. по 16 мая 22 года. Все партийные поручения выполняла аккуратно. Замечаний никаких не было. Секретарь /подпись/. 16 мая 1922 года».

К Личному Листу. Заполнялся в Воронеже. Отметка о замене партбилета, выданного Елецким Укомом, на полученный во 2-м райкоме г. Воронежа. Имеется штамп о проверке, проведённой Воронежским Городским Комитетом женщин, за подписью Б. Пукит. Далее следует перечень выполняемых работ: с 06.22. по 06.23 г. зав. орг-инструкторским и культурным отделами Губернского Союза работников земельного и лесного хозяйства, с 02.23 по 09.23 года секретарь Общегородского Бюро Вузов, с 07.19.23. по  05.25 года Зав. Агитпроп. Отделом 2-го Райкома г. Воронежа, с 06.23. по 10.23 года Зам. Зав. Губполитпросвета, с 30 октября 25. по 10.27 года Зав. Рабфаком при Воронежском Государственном Университете.

К бланку переписи членов партии. Заполнялся в Ельце в 04.22.г. Состоит на учёте в партячейке Службы Тяги Ю.В.Ж.Д. Каких-либо верований не имеет с 16 лет.  Окончила гимназию и 2 курса естественного отделения МГУ.  Есть желание продолжить обучение естественным наукам и медицине.  Социальное и национальное происхождение. 1. Дед /с отцовской стороны/ - приказчик. 2. Отец – купец с наёмными рабочими. 3. Мать – домашняя хозяйка. Все русские. Своим трудом по найму живу с 18 лет. До 1914года и с 1914 – 1917 год училась на средства родителей.  Место работы и стаж  с 1917 года по н. время. С 08.18. по 03.19. /8 мес./ секретарь Горпродкома г. Елец. С 03.19. по 12.19. секретарь коллегии народных судей /10 мес./ г. Елец. С 12.19. по 08.20. на выборной должности секретаря  Союза Совработников / 9 мес./ г. Елец. С 12.20. по 03.21. инструктор ТСПС /4 мес./ г. Бахмут. С 03.21. по 08.21. /5 мес./ г. Шахты. С 11.21. по 03.22. Зав. Агитпроп. Отделом Укома.  Последний месячный заработок  по тарифу 14 – го разряда 8 400 000 руб. Газеты читаю регулярно. Член профсоюза с 1918 года.

Второй документ – это автобиография, написанная от руки в Воронеже 13 июня 1925г.

«Отец мой до 11-12 года  (не помню точно)  занимался совместно со своим братом торговлей, затем, разделившись с ним, поступил на службу в банк и занимался комиссионерством. В 15 году как ратник ополчения был призван на военную службу, где пробыл до конца 17-го года. В 18-м  году он вместе с моим старшим братом ушёл в Красную Армию (3-й Орловский полк), где был до 20 года. Затем всё время служил в различных учреждениях в должности счетовода и конторщика. Мая мать занималась домашним хозяйством и умерла в 1918 году. В н/момент отец имеет новую семью, и ни я, ни младшие братья связи с ним не имеют, жить он продолжает в г. Ельце Орловской губернии. Что касается меня лично, то по окончании гимназии в 1915 году, я работала в библиотеке, поступила в 1916 на В.Ж.К. (Высшие Женские Курсы – прим. автора) – где пробыла до конца 1917 года. В момент февральской революции я хотя и работала в информационном бюро, но, будучи 17-ти летней девчонкой, в политических вопросах разбиралась слабо. Помню, что, проводя по поручению студенческой организации доклады (04.17) в рабочих районах Ельца на темы: «Старый режим», «Что такое учредительное собрание» – я имела самые примитивные представления о разнице существующей между всеми социалистическими партиями. Оформление моего сознания началось после посещения редакций газет «Социал- Демократа» и «Солдатской Правды» в Москве. После этого, работая в солдатской библиотеке 201-го полка, столкнулась с большевиками. До сих пор мне приходилось вращаться главным образом среди с-д меньшевиков и частью эсеров. Осенью 1917 года вернулась в Москву, где в сентябре сломала ногу. Октябрьская Революция застала меня в постели. Встала лишь весной 1918 года. Прожила лето в деревне, работая на поливных работах в городском совхозе. Осенью приехала в Елец, поступила на работу в Горпродком, в 09.18 года. Подала заявление о вступлении в партию. Товарищи ответили, что поскольку я новый человек, в Ельце последние годы не жила, интеллигентка, то надо поработать беспартийной, проявить себя на работе. Послали меня в комиссию по муниципализации, затем в комиссию по нормировке классового пайка. С осени 18 года и по свой отъезд из Ельца в  20 году была несменяемым членом Горсовета. В начале 19-г года была избрана в Правление Союза Совработников и одновременно в связи с привлечением старых юристов к работе в органах юстиции, Уком направил меня туда для работы. В конце 19-го года Уком выделяет меня в организационную тройку по созданию отдела работниц. По женскому движению работала также по свой отъезд из Ельца. Все эти работы были выполнены мною в качестве беспартийной. Но уже тогда и я сама и ребята настолько считали меня членом партии, что я присутствовала и приглашалась на заседания фракции, передвигалась на работу Укомом. И в довершении всего, ещё до утверждения меня кандидатом партии, я в начале 20-го года отзывалась Орловским Губкомом в Орёл для заведования Губженотделом (Губком был уверен в моей партийности). В июне 20-г года была принята кандидатом партии с 2-х месячным стажем. Затем вскоре переведена в члены партии. В ноябре была послана для работы в Донбасс по личной просьбе, где работала инструктором ТСПС, Зам. Зав. Орг- инстр. Отд. ТСПС, секретарём фракции ТСПС и секретарём Шахтинского  уездного профбюро. С 09.21. снова работала в Елецком Укоме в качестве Зав. АПО и зав. Уездной партшколой. В мае 22-го переехала в Воронеж, где по осень 23-го года работала в Союзе Всеработземкома в качестве члена президиума Союза (зав. Орг.-инстр. и культотделами), а затем с осени 23-го года по 06.25-го года зав. АПО 2-го райкома РКП(б).

Третий документ – тоже автобиография из Личного Дела Воронежского Губкома, написанная 10 марта 1926г.

«Раздел А. Родилась в 1899 году в г. Ельце Орловской губ. Отец до 1911 года занимался торговлей, затем служил в банке, с 18 по 20г. был в Красной Армии и по демобилизации непрерывно работал в различных Советских учреждениях (МСПО. Елец. Райсоюз и т.д.) Мать умерла в 18 году. С того же года я взяла на своё попечение 2-х младших братьев, связь с отцом потеряла. В настоящее время точных сведений, где служит отец, не имею, знаю лишь, что он живёт в Ельце.

Раздел Б. Окончила 7 классов Елецкой женской гимназии и 8-й класс Московской гимназии им. Дервиз в 1915 г., в том же году поступила на М.В.Ж.К. (Естественное отделение). Выбыла с них в начале 18 года, так как после смерти матери младшие братья остались с престарелой бабкой (отец был в Красной Армии). Самообразованием  занималась чуть ли не с 4-го класса гимназии. Вначале в гимназических  кружках и кружке при Библиотеке им. Л.Н. Толстого в г. Ельце – довольно бессистемно, затем с 15 года по 18 гг. в студенческом кружке работала главным образом над вопросами психологии и химии (химия была моей специальностью на В.Ж.К). По обоим вопросам читала всегда много. Помню, что ещё 14-15 лет мы разбирали нелегальную литературу (доставали через с-р,  работающих в Ельце), конечно от этого периода «самообразования» почти ничего не осталось. Брались за многое, бывшее ещё не под силу. Начало серьёзного, работы, главным образом, по вопросам истории партии и политэкономии, должно быть отнесено лишь к 19 году. Эти 2 вопроса (историю классовой борьбы особенно) считаю в данный момент своей «специальностью». 

Раздел В.  Начала работать с 15-го года, по окончанию гимназии. Работала в библиотеке М.В.Ж.К. и других. Была к этому подготовлена 2-х летней бесплатной работой в библиотеке им. Толстого в Ельце. Работа была с перерывами. Материально не обеспечивала. До своего ухода в Красную Армию помогал отец.  

Раздел Г.  До февральской революции  участия в политической жизни не принимала, (бывала лишь на сходках)  работала в Елецком студенческом землячестве казначеем. Было 17 лет. Не совсем ясно представляла себе даже разницу в программах социалистических партий. В февральскую революцию работала в «Информ. Бюро» (кажется, это так называлось) при Университете. Работа заключалась в дежурстве и выполнении технических поручений.  В конце марта – начале апреля (каникулярное время) делала доклады в слободах Ельца (2 раза на Ламской и 1 раз в Чер. Слободе). Темы докладов точно не помню, остались в памяти только вопросы. Много спрашивали о том, как правил царь, из-за чего началась война и как будет решён вопрос о земле.  Летом июнь-июль жила в Богородском уезде Московской  губернии. Устраивали в школе беседы с крестьянами и рабочими текстильной фабрики. Было нечто вроде воскресной школы. Посещали главным образом пришлые рабочие. Читали большинство Московских газет, выходивших в тот период: «Землю и волю», «Социал-демократ», «Солдатскую правду» и даже «Власть Народа». Разбирались в вопросах в процессе общих читок. Постепенно обтачивалось своё миросозерцание. Осенью в Москве сломала ногу. Октябрьский переворот и 3 месяца после пролежала. Получила известие о смерти матери и уехала в Елец. Месяца 3 ходила с трудом. 

Раздел Д. Работа после Октябрьской Революции. Как только начала хорошо ходить, (к лету 18-го года), поступила в Елецкий Горпродком. По его поручению работала в комиссии по муниципализации и в комиссии по нормировке классового пайка. В 08-09.18 года подала заявление о приёме в партию. Мне предложили в виду того, что я интеллигентка и в Ельце не работала, выявить себя на работе.  С тех пор работала по заданиям Укома: в коллегии правозаступников, в Союзе Совработников, в орг. комиссии по созданию Жен. Отдела, затем в Жен. Отделе. С работы на работу передвигалась по выборам и предложениям Укома. Шесть выборов была членом Горсовета. Будучи ещё беспартийной, отзывалась Орловским Губкомом для заведывания Губженотделом. По постановлению оргбюро ЦК РКП(б) в ноябре 20 года была послана в Донбасс. Работала там замзав. Орг-инстр., отделом ГСПС и одновременно секретарём фракции, членом редколлегии журнала «Хозяйство Донбасса». Затем, по личной просьбе, переброшена в г. Шахты, где избрана заместителем председателя Окружного Бюро профсоюзов. Одно время совмещала эту работу с редактированием газеты «Красный шахтёр». И в Орле и в Донбассе вела занятия в Совпартшколах. В начале 22 года работала снова в Ельце. Работу замзав. АПО Укома совмещала с заведыванием  Совпартшколой. В Воронеже с конца 22-го года. Была зав. Оргинструкторским и культмассовым отделами   Губернского отдела Всеработземлеса и затем 2 с лишним года (23-25) Зав. АПО 1-го райкома ВКП(б). С 10.25 года заведую Рабочим факультетом. В 23 году одно время совмещала партийную работу с работой в Губпрофобре, в 25-м году с работой в ГПП, в 24 году с работой  в общегородском бюро Пролетсуда. В партшколах все 3 года занятия вела почти беспрерывно. Указать в каких съездах участвовала, не могу. Из Всероссийских только на 4-ом  профсоюзов (от Донбасса), а на Губернских партийных и Союзных почти на всех. На Губ. Съезде Советов была делегатом всего лишь 1 раз весной 20 года. Раздел Е. Судимость. Не арестовывалась и не судилась.  Раздел Ж. Желание работать. Наиболее удовлетворяет организационно-административная работа в области Народного просвещения и педагогическая работа с взрослыми по обществоведческим дисциплинам.  10 марта 1926 года. Воронеж».

Моя мать Лидия Ивановна Завьялова (девичья фамилия Смирнова) родилась по старому стилю 14 января 1999г. в купеческой семье города Ельца Орловской губернии. По отрывочным данным я пытаюсь разобраться: что это была за семья,  и что представлял в то время город Елец. Начнём с того времени, как дед матери Иван Иванович Смирнов появился в Ельце. Это было в 1861 или в 1862 году. Более ранних сведений нет.

Чтобы понять, как образовалась эта купеческая семья, нужно припомнить историю России. В середине XIX века Россия потерпела поражение в Крымской войне. Победа русского парусного флота под командованием адмирала Нахимова над турецким флотом в Синопе в 1953 году  до сегодняшнего дня остаётся последней победой русского флота. Крымская война показала крайнюю техническую отсталость России. Паровые суда Англии и Франции  господствовали на Чёрном море. Русские солдаты и матросы, вооружённые гладкоствольными ружьями, с эффективностью стрельбы до 120 метров, не могли противостоять англо-французским войскам в открытом поле, нарезные ружья которых имели в 3-4 раза большую дальность, т.е. они просто расстреливали русских, не давая им приблизиться. Отсутствие дорог затрудняло оперативную переброску войск и провианта. Система управления государством, при фактически феодальном строе, показала свою полную неработоспособность. Несмотря на героическое сопротивление войск, фактически брошенных на произвол судьбы в осаждённом Севастополе, город был взят, порт разрушен, и Россия лишилась права иметь свой флот на Чёрном море. В 1856 году на царском престоле Николая I  сменил Александр II, вошедший в историю как царь-реформатор. Орловская губерния к середине XIX века была одной из отсталых провинций. Помещичьи земли, закреплённые за дворянами ещё по «Жалованной грамоте дворянству» Екатерины II составляли около девяноста процентов всех земель. Остальные принадлежали церкви. За дворянами закреплялось право продавать землю и крестьян – как оптом, так и в розницу. Власть на местах принадлежала губернскому и уездным дворянским собраниям.

Жизнь народа хорошо описал И.С. Тургенев. Его мать владела большим имением в Спасском-Лутовинове Мценского уезда (это на северо-запад от Елецкого уезда). В 1861 году было отменено крепостное право. Но крестьяне должны были выкупать свои наделы у помещиков. Государство передавало крестьянам только четвёртую часть, имеющихся у них наделов. Начался массовый исход крестьян из деревни в город, где оказалось много дешевой рабочей силы. Государство взяло курс на развитие отечественной промышленности с привлечением иностранного капитала и на строительство железных дорог и речного транспорта.

Таким образом, с 1860х годов в России началось строительство капитализма. В это время сумели выдвинуться многие энергичные и удачливые деловые люди. Среди них были и мои прадеды: Иван Иванович Смирнов и Петр Павлович Русаков. Смирнову в 1861 году было 18 лет. Деньги на выкуп крестьянского надела он начал зарабатывать торговлей вразнос по деревням Орловской губернии. Наверное, у него была лошадь и телега, поскольку среди товаров первой необходимости, которые он привозил, всегда вспоминали керосин. Сегодняшние олигархи на нефти и нефтепродуктах создавали своё состояние в тот момент, когда удавалось отхватить от государства тот или иной кусок. Смирнову же, чтобы стать елецким купцом, потребовалось много больше времени.

Он женился примерно в 1876 году в возрасте 33 лет. Его жена Варвара Александровна была четырнадцатью годами. Сохранилась выписка из метрической книги Спасовской церкви Орловской Епархии города Ельца следующего содержания: «У елецкого мещанина Ивана Иванова Смирнова от законной жены его Варвары Александровой, обоих православного вероисповедания 3 февраля 1879 года родился сын Павел, который окрещён того же числа. Восприемниками при его крещении были: Брянский мещанин Василий Адрианов Аверьянов и елецкая мещанская жена Татьяна Иванова Ерёмина». Из этой записи можно предположить, что торговые дела деда матери не ограничивались Елецким уездом, а распространялись и на Брянск, который до революции входил в состав Орловской губернии. У Ивана Ивановича и Варвары Александровны было трое детей: Иван – 1877 года рождения, Павел –  1879 и Варвара – 1884 года.

Сам Иван Иванович был малограмотным человеком, но своему старшему сыну, которого он готовил в продолжатели своего дела, дал полное среднее образование (гимназии или реального училища, сведений не сохранилось). Павел и Варвара получили только начальное образование. На сохранившейся семейной фотографии 1893 года Иван Иванович запечатлен с супругой и детьми. К этому времени его торговое дело существенно расширилось. Варвара Александровна вела торговлю кружевами в магазине-лавке в Ельце. Иван Иванович и его служащие принимали в деревнях от крестьян кружева в обмен на привезённые товары. В доме в Ельце было специальное окно-калитка, через которое принимали кружева от приезжающих в город крестьян. Иван Иванович уже торговал не только предметами первой необходимости для крестьян. Был установлен деловой контакт с семьёй Русаковых, владельцами шелковой и текстильной фабриками в Богородском уезде Московской  губернии. Их продукцию прадед сбывал в Орловской губернии через «наёмных служащих», так сказано в анкетных данных моей матери. У семьи Русаковых были дома усадебного типа в Крупино Загарской волости Богородского уезда, недалеко от фабричного производства, и свой магазин в торговых рядах в Москве (сейчас это ГУМ).

Видную роль в семейном торговом деле с 60х годов XIX века играл Пётр Павлович Русаков. У Петра Павловича и его жены Матрёны Епифановны было двое детей: сын Павел (год его рождения неизвестен, но он был на несколько лет старше младшего Смирнова) и Мария, 1878 года рождения. Сохранилась фотография Петра Павловича и Матрёны Епифановны, сделанная около 1895 года.

И однажды Смирнов и Русаков решили породниться, в первую очередь, наверное, в интересах дела. В 1896 году они обвенчали своих детей, восемнадцатилетнего Ивана и семнадцатилетнюю Марию. Вскоре после этой свадьбы, в 1898 году, скончался Пётр Павлович, а в 1900 и Иван Иванович. Матрёна Епифановна пережила супруга почти на 40 лет. Последние восемь лет жизни она проживала вместе со мной в одной комнате в коммунальной квартире в Москве на ул. Усачёва, дом 62, кв. 344. Я её относительно хорошо помню, умерла она 5 апреля 1938г. в возрасте 84 лет. В сохранившемся свидетельстве о смерти указана причина: кардиосклероз и общий артериосклероз. Варвара Александровна Смирнова проживала последний год своей жизни в семье своего внука – Николая Ивановича Смирнова в городе Грязи (сейчас Липецкой области). Она погибла в 1934 году, попав под грузовик, в возрасте 77 лет. В Грязи она переехала годом раньше из Воронежа, где жила у Варвары Ивановны.

Иван Иванович и Мария Петровна Смирновы жили в Ельце. У них было пятеро детей. Сохранились свадебные фотографии и снимок Марии Петровны с детьми 1905 года: Лидия (1899 года рождения), Владислав (1901), Иван (1902) и Николай (1904) – он прожил до 1911 года (?). С 1904 по 1911г. Старшая дочь Конкордия умерла в 1898 году в возрасте одного года.  

Иван Иванович вёл совместные дела с Павлом Петровичем Русаковым в Москве. Но в 1911 году он вышел из дела и постоянно жил в Ельце, где поступил на службу в банк и занимался комиссионной деятельностью. Причины их разлада неизвестны. Но ясно, что предпринимателем, каким был его отец, он не состоялся. В автобиографиях матери и в воспоминаниях упоминается, что он много пил и иногда дело доходило до «белой горячки». Детей забирали из дома, и они какое-то время жили у родственников, чаще всего у Варвары Ивановны, у которой не было своих детей. Так или иначе, Иван Иванович прав после Революции не лишался и даже в 1918-1920 годах служил в Красной Армии на хозяйственных или канцелярских  должностях. Мария Петровна вела домашнее хозяйство, совместно с Варварой Александровной и занималась воспитанием детей. Кроме того, у варвары Александровны был собственный магазин кружев, где работали наемные служащие. На лето Мария Петровна, как правило, уезжала с детьми к своей матери в Крупино, где Матрёна Епифановна жила постоянно, оставаясь пайщицей семейного дела Русаковых. Да и сама Мария Петровна была пайщицей этого дела.

Вот еще кое-какие данные о ближайших родственниках. Варвара Ивановна Смирнова в начале 1900-х годов вышла замуж за Михаила Дмитриевича Орлова 1881 года рождения. Это был очень зажиточный человек, владелец елецкой крупорушки. В энциклопедии говорится, что крупорушка – это небольшое предприятие, вырабатывающее до 20 тонн крупы в сутки. Это, в основном, пшено, гречка, перловка. Часто крупорушка объединялась с мельницей. Поэтому свидетельства разнятся:  где-то упоминается, что Орлов владел крупорушкой, где-то – мельницей. У него был дом в центре Ельца на главной улице города, Соборной, большой сад и конюшня с выездными лошадьми. Предприятием заведовал управляющий, который после конфискации имущества до начала 30-ых годов поддерживал с ним связь и проживал в части его бывшего дома. Сам Михаил Дмитриевич жил в это время в Воронеже. Чем занимался он во времена НЭПа, неизвестно. Сохранились его фотографии дореволюционного периода. Одна с Варварой Ивановной вскоре после женитьбы (1901-1904гг.) и еще одна незадолго до Революции (1915-1916гг.).

Возвращаюсь непосредственно к жизни матери. Сохранилась её фотография в годовалом возрасте и в возрасте четырех лет с братом Славой. Детство её прошло в Ельце. Елец – старинный русский город. Основан он был в 1146 году как укреплённый оборонный пункт Рязанского княжества от половцев. Расположен по обоим берегам реки Сосны, притока Дона.  С давних времён славился кружевоплетельным промыслом. В XIX веке елецкие кружева выставлялись на многих российских и международных выставках и ярмарках. На маминой фотографии в годовалом возрасте она вся в кружевах.

До Революции крупной промышленности в Ельце не было. Были только небольшие предприятия по переработке сельскохозяйственной продукции. Со строительством железной дороги Елец стал важным транспортным и торговым центром. Через него проходила магистраль Москва-Донбасс и путь от Риги через Смоленск, Брянск, Орёл, Грязи  на Саратов и Царицын.  В Ельце располагались Государственные мужская и женская гимназии. Женские гимназии были образованы в России в 1870-м году. Прогимназия – 4 класса и 3 класса основного гимназического курса. 8-ой дополнительный класс был далеко не во всех гимназиях. По объёму знаний женские гимназии стояли значительно ниже мужских. Выпускницы гимназии получали аттестат учительницы начальных классов, а после 8-го класса – профессию домашней учительницы (наставницы). Только после 1905 года было введено естествознание,  стали разрешены ученические кружки и отменилось обязательное хождение в церковь. В автобиографии, написанной в 1926 году, мама упоминает, что в старших классах гимназии работала в ученических кружках и кружках при городской библиотеке им. Л.Толстого.

Лето с матерью и младшими братьями проводила в Крупино. По окончании 7 классов гимназии в 1914 году была отправлена родителями в Москву для учёбы в 8-ом дополнительном классе гимназии. Жила она, по всей видимости, у двоюродных сестер матери. Сохранилась фотография матери с тетками, помеченная октябрём 1914 года и штампом «Пятницкая дом 5».

Сохранилось также свидетельство об окончании мамой 8-го класса. Привожу выдержки из него:

«Предъявительница сего, ученица 8-го дополнительного класса Московской женской гимназии Министерства Народного Просвещения имени В.П. фон ДЕРВИЗ Лидия Ивановна Смирнова, как видно из документов, дочь купца, православного вероисповедания, родившаяся 14 января 1899 года поступила в 1914 году….для специального изучения географии и французского языка и, находясь в оном по 29 апреля 1915 года …..при испытании показала нижеследующие познания:

1.       В предметах общеобязательных:

В законе божьем –5,

В педагогике и дидактике –5,

В начальном преподавании русского языка –5,

В начальном преподавании арифметики –4,

В гигиене –5.

2.       В предметах специальных:

Во французском языке –4,

В географии –5.   

По сему … Смирнова Лидия … приобретает звание домашней наставницы по предметам географии и французского языка».

В Свидетельстве приведены также правила и обязанности домашних учительниц (наставниц). 

«4. «При определении в частный дом для воспитания детей, домашняя наставница должна предъявить  Свидетельство директору училищ и уездному предводителю дворянства. …6. Через 20 лет получает право на пенсию или в дом призрения бедных девиц благородного звания на казённое содержание».      

 После окончания 8-го класса в мае 1915 года мама приехала в Елец (сохранилось фото 1915 года), где впервые официально работала в библиотеке им. Л. Толстого. Как она пишет в автобиографиях, к этой работе она уже была подготовлена. Отца летом этого года зачислили в ратники 2-го разряда, куда по указу 1891 года зачислялись все мужчины в возрасте до 43 лет, не имеющие специальной военной подготовки. Они периодически проходили сборы и числились призывниками 3-й очереди. В конце 1917 года эта система была отменена.

В то время библиотеки были  культурными центрами молодёжи. При библиотеках открывались кружки по интересам  (клубы). Там во многом формировалось мировоззрение подрастающего поколения. По библиотечному делу издавалась специальная методическая литература. А с периодическими изданиями по разным направлениям общественной жизни и вовсе можно было познакомиться в то время только в библиотеках. Если к этому прибавить мамину любовь к чтению, которая сохранялась до последних дней жизни, то станет ясно её стремление к дальнейшей учёбе. Недостаток образования в женских гимназиях, по сравнению с мужскими, определил её выбор пойти на естественное отделение Московских Высших Женских Курсов при МГУ. Думаю, что здесь она принимала решение самостоятельно, поскольку специфика учёбы в гимназии ДЕРЛИЗА направляла к поступлению на педагогическое отделение ВЖК.

Сохранились фотографии её гимназических подруг,  полученные на память к моменту начала учёбы на МВЖК. Теперь, небольшая справка. В России тогда не было для женщин государственного высшего образования. В высшие учебные заведения их не принимали. Например, Смольный институт благородных девиц давал образование на уровне женских гимназий. Женщины получали высшее образование на дому или за границей – например, в Цюрихе был специальный женский университет. Первые ВЖК были открыты в 1872 году в Петербурге, за ними последовали другие. В 1881 году их все закрыли. И только после 1900 года они стали постепенно открываться. Всего таких учебных заведений к 1915 году было около 30. Все ВЖК существовали благодаря частной или общественной инициативе. Государственного финансирования не было. Плата за обучение была высокая, но разная на разных ВЖК. Проживание разрешалось только у родных, или в общежитии. Хотя мама и пишет, что до 1918 года учёбу обеспечивал отец, но, наверное, играла роль и мать, которая оставалась пайщицей в семейном деле Русаковых. Во всех анкетах, признавая купеческое происхождение по отцу, она всячески старалась отгородиться от Русаковых. Я думаю, что и проживала она у двоюродных сестёр матери на Пятницкой, откуда было недалеко до Моховой, где в зданиях МГУ находились МВЖК.

Выбор по специальности был её личный. Химию она выбрала и при направлении на учёбу в счет «партийной тысячи». Первые два года учёбы на МВЖК до Февральской революции 1917 года проходили размеренно и стабильно. Определённый отпечаток накладывала война. Сохранилась фотография её подруги, которая добровольно, по желанию пошла работать сестрой милосердия во фронтовой госпиталь, с чистосердечной дарственной памятной надписью. Всё основное время отводилось учёбе. Дополнительно занималась в студенческих кружках по психологии и химии. Много читала. Работала на общественных началах в библиотеке МВЖК и библиотеке на Моховой /Дерюгиной ?/. Летом 1916 года  какое-то время жила в Ельце и работала в студенческом землячестве /казначеем/ и в библиотеке им. Л.Толстого. Два месяца была наставницей у детей доктора Фогилевича под Богородском. Видимо, речь идёт о Крупино, а доктор, скорее всего, лечащий врач Русаковых. Работа наставницей определялась не материальными интересами, а желанием показать себя матери и родственникам образованным и самостоятельным человеком. Ей в это время было уже 17 с половиной лет. Мария Петровна занималась воспитанием младших детей. О роли отца в воспитании детей нет упоминания ни в одной из записей. Февральская революция изменила весь сложившийся уклад студенческой жизни. При библиотеке МГУ образовалось студенческое «Информбюро» с задачей оперативного фиксирования и систематизации всех политических событий. Мама пишет, что её работа сводилась к делопроизводству и выполнению технических поручений. Посещала редакции газет «Социал-Демократ» и «Солдатская Правда», где получала литературу. Может быть, посещала и другие редакции, но в партийных анкетах об этом не пишет. В конце апреля приехала в Елец, где от библиотеки два раза выступала с докладами в рабочих районах на темы: «Старый режим» и «Что такое Учредительное собрание». От городской библиотеки работала в библиотеке 201-го полка, где впервые встретилась с «живым» большевиком т. Успенским. До сих пор, как она пишет в анкете в 1925 году, приходилось встречаться только с социал–демократами /меньшевиками/ и частью эсеров. Июнь–июль жила под Богородском (т.е. в Крупино), но уже вспоминает о беседах, которые проводили с рабочими в воскресной школе. Правда подчеркивает, что беседы посещали главным образом «пришлые» рабочие. В сентябре приехала в Москву и почти сразу сломала ногу. Перелом был сложный, в области колена. «Октябрьский переворот и три месяца позже пролежала». Весной 1918 года, когда нога ещё не совсем зажила, но можно было передвигаться, поехала в Крупино долечиваться.

Нет никаких записей о событиях в Москве с сентября 1917 по  март 1918 года.  К лету восстановилась подвижность колена. В анкете сказано: «летом работала в городском совхозе на поливных работах». В 1918 году подверглись национализации только крупные предприятия и помещичьи земли, на которых были организованы совхозы. Нет сведений, когда были национализированы фабрики Русаковых, но, очевидно, на помещичьих землях в Богородском уезде был организован совхоз, где и работала мама в порядке трудовой повинности. После получения известия о смерти матери она выехала в Елец. С ней на похороны поехала Матрёна Епифановна и, может быть, кто-нибудь ещё из Русаковых. Так или иначе, она осталась единственным трудоспособным человеком в семье. Иван Ивановичу было около 16 лет, Николаю Ивановичу 14, Варвара Александровна, видимо, жила в семье Павла Ивановича. На какое-то время в Ельце осталась Матрёна Епифановна, которой в то время было 64 года. Отец был мобилизован в Красную Армию. Это были какие-то территориальные войска, т.к. он вскоре вновь женился в Ельце на «вдовушке», как говорили тогда. В армии был также и Владислав Иванович, которому шел 18 год. В сентябре мама начала работать в Горпродкоме.

Несколько слов о Ельце в то время. Становление Советской власти в нём проходило в то время, когда мама лежала с раздробленным мениском на колене в Москве. В декабре-январе власть на местах переходила в руки рабочих и солдатских депутатов. В Ельце не было крупных промышленных предприятий. Ячейки ВКП(б) были только на железнодорожном узле ЮВЖД (служба тяги и паровозные мастерские) и в казармах 201 полка. Исполнительный орган Советов назвали Совет Народных Комиссаров, как в Петрограде. Позднее его члены Петрограде Н.В. Рябцев и И.Н. Горшков были приняты Лениным, после чего должность Председателя Совнаркома оставили за Лениным, а сами стали называться уездным исполкомом.

Фронты Гражданской войны обходили Елец стороной. Войска Деникина захватывали и Воронеж, и Орёл, но в Ельце всегда оставалась Советская власть. Во вновь организуемых органах Советской власти не хватало не только членов партии, но и образованных людей, желающих работать в этих учреждениях. После полутора месяцев работы секретарём в карточном бюро Горпродкома мама подала заявление о вступлении в партию. Здесь, наверное, не было идеологических побуждений. Это был или чей-то совет, или желание последовать чьему-то примеру. К этому времени относится и её знакомство Сергеем Алексеевичем Неклюдовым 1894 года рождения, членом партии с 1917 года, работником Укома партии, ранее работавшим на Елецком ж/д узле. В то время он был женат. В приёме в партию ей отказали по причине, что её не знают по совместной работе в Ельце и, конечно, из-за её далеко не пролетарского происхождения. Но было сказано, что её нужно проверить на работе. По заданиям Укома она работала секретарём комиссий по нормированию классового пайка и по муниципализации. В декабре 1918 года по заданию ЧК работала секретарём в коллегии правозащитников.

Забегая несколько вперёд в вопросе о приёме в партию, нужно сказать следующее. В марте 1819 года состоялся 8-й съезд партии, который «учитывая опыт партийного строительства в условиях, когда партия стояла у власти, поручил ЦК подготовить необходимые изменения в Уставе партии и внести их на обсуждение  ближайшей партийной конференции». Такая конференция состоялась в декабре 1919 года. На ней был принят Устав, «где впервые было записано, что основой партийной организации является партийная ячейка. Был установлен приём новых членов только из числа кандидатов; лишь в исключительных случаях по рекомендации двух членов партии, вступивших в неё до Октября 1917 года, разрешалось привлекать новых членов не из кандидатов». (Большая Советская Энциклопедия. 2-е издание). Мама нигде не пишет, кто ей давал рекомендации. Я думаю, что одним из них был Неклюдов, в то время (июнь 1920 года) - один из секретарей Елецкого Укома. Год спустя ей было ещё труднее вступить в партию, т.к. «одновременно с переходом к Новой Экономической Политике (НЭП) 11-й Съезд партии принял решение затруднить вступление в партию непролетарским элементам. Приём проводился только из кандидатов, после тщательной проверки, и для увеличения пролетарского ядра вводились процентные ограничения по социальным категориям. О работе в 1919 и в 1920 годах отдельных документов нет. Все перемещения по работе можно проследить на основании Бланка Всероссийской переписи членов РКП(б), заполненного 24 апреля 1922 года и Личного листка партийного дела от 16 мая 1922 года. В них указывается работа трёх видов: 1. Трудовая деятельность, по которой начисляется служебный стаж и заработная плата; 2. Партийная работа и 3. Общественная (профсоюзная, женская и др.).

 Служебный стаж работы в Горпродкоме, начатый в 1918 году продолжался по март 1919. Одновременно продолжалась и работа секретарём в коллегии правозащитников. В марте мама перешла на работу по найму – секретарем в Бюро народных суде. Почти одновременно ее избрали в правление Союза Совпартработников. На этих работах числилась до  декабря 1919 года. В декабре она была избрана секретарём Союза Совпартработников, где работала до августа 1920 года. В том же декабре 1919 года была направлена Укомом в Организационную тройку по созданию Женотдела. Когда женотдел был организован, она стала заместителем заведующего отдела. 4 января 1920 года она стала делегатом Губернского совещания по работе среди женщин. После этого совещания отзывалась Губкомом в Орёл, для заведования Губженотделом – там были уверены, что она член партии. 

В партию мама была принята в июне 1920 года с 2-х месячным кандидатским стажем, вскоре была переведена в члены. На учёте состояла в партячейке службы тяги ЮВЖД. В июле избрана секретарём фракции Союза совпартслужащих. Возможно, в это время Неклюдов работал в Орле, так как с сентября по ноябрь мама работала в Орле членом коллегии Губженотдела. В ноябре она вышла замуж за Неклюдова. В том же ноябре группа работников, куда входил и Неклюдов, по решению Оргбюро ЦК была направлена на работу в Донбасс. В составе этой группы, по личному желанию, поехала и мама. Начала работать в г. Бахмут /(сейчас Артёмовск) инструктором, затем зам. зав орг. инструкторским отделом ГСПС. Одновременно была секретарём ячейки ГСПС. По должности входила в редакцию журнала «Хозяйство Донбасса». Во время работы в Бахмуте (с ноября 1920 по март 1921 года) приходилось иногда жить на казарменном положении, потому что из соседней Екатеринославской губернии близко подходили банды Махно.

Неклюдова в начале 1921 года перебросили в г. Шахты секретарём Укома. В марте 1921 года по личной просьбе мама перешла на работу в Шахты. Работала секретарём и зам. председателя Окружного бюро профсоюзов. В апреле 1921 года два-три дня на квартире у Неклюдова жил Артём Сергеев. Мама была с ним на нескольких рудниках. Артём перед этим с должности секретаря Московского Губкома партии был избран председателем ЦК Всероссийского союза горнорабочих. Это было время, когда надо было восстанавливать полностью разрушенное хозяйство Донбасса, а Артём хорошо знал Донбасс ещё по работе на Украине. Сохранилось удостоверение от 10 мая 1921 года о командировании Смирновой Л.И. Шахтинским уездным бюро профсоюзов на 4-й Всероссийский съезд профсоюзов. На обратной стороне его Пропуск. Действителен по 5 июня 1921 года. «Шахтинское Уездное Политбюро разрешает проезд Смирновой от ст. Шахты до ст. Москва и обратно». Сохранился делегатский билет съезда от Шахтинской межотраслевой конференции профсоюзов. Во время работы съезда мама ежедневно общалась с т. Артёмом, который фактически руководил их делегацией. Незадолго до съезда у него родился сын, которым он очень гордился. Вскоре, 24 июля 1921 года он погиб при испытаниях аэровагона. Сына Артема усыновил И.В. Сталин. Сохранилось удостоверение о предоставлении Смирновой Л.И. отпуска с 5 августа по 5 октября 1921 года и командировке в Елец по просьбе Елецкого Укома. Командировочное удостоверение подписано секретарём Укома Неклюдовым. Мама, приехав в Елец, остановилась у родителей Неклюдова. 12 сентября 1921 года ей выдано удостоверение, что она назначена зав. Сов. Партшколой. В разделе Служебного стажа Партийного дела указано, что с нроября 1921 по март 1922 года мама работала зав. АПО Укома и получала оклад 8.400.000 рублей по 14-му разряду. 14 декабря 1921 года родилась Нина. До отъезда в Воронеж (16 мая 1922года) , куда переводили мужа,  жила в семье Неклюдовых. Перед отъездом заполнила документы, которые вошли в Партийное Дело (бланк переписи от 29 апреля и личный листок от 16 мая 1922 года).  Партийное дело сохранилось до сих пор, и на период до  нояюря 1927 года служит основным хронологическим документом.

По приезду в Воронеж мама жила с мужем и дочерью на 1-м этаже «генеральского» 2-х этажного дома на ул. Карла Маркса. В эту довольно просторную квартиру вскоре переехали из Ельца также Михаил Дмитриевич и Варвара Ивановна. Михаил Дмитриевич стал работать кассиром на ЮВЖД.  В это время в стране набиала обороты эпоха НЭПа, но видно Михаил Дмитриевич ликвидировал (или ему «помогли») свои дела в Ельце. К началу учебного года в Воронеж приехали из Ельца младшие братья Иван и Николай. Иван поступил в сельскохозяйственный институт, а Николай в медицинский. Каждый жил в своём институтском общежитии.

В июне 1922 года мама поступила на работу в Союз Всеработземлес. До июня 1923 года она работала заведующей культурным и орг-инструкторским отделами и была членом Президиума Союза. Потом по решению Губкома она была переведена в общегородское бюро ВУЗов на должность зам. председателя.   7 октября 1923 года, также по решению Губкома, переведена на работу зав. АПО 2-го Райкома РКП(б) Воронежа.  21 января 1924 года «Воронежский Губком командирует Зав. АПО 2-го Райкома т. Смирнову на Всероссийское Совещание Агитпропов».  Это была первая самостоятельная командировка на Всероссийское совещание. До сих пор она перемещалась вслед за мужем или по его направлению. В это время Нине было уже 2 года, и её  можно была оставлять на попечение Варвары Ивановны или няни, если она в это время была.  Были ли какие личные разногласия с мужем неизвестно, но характер работы в Райкоме расширил количественно и качественно контингент людей по совместной работе, по сравнению с работой в аппарате профсоюзов. Перед ней открывались перспективы самостоятельной работы. Видимо, на этой почве возникли разногласия с мужем, которые, как она пишет в марте 1936 года, привели к разводу весной 1924 года «из-за несходства характеров».

С марта 1924 года мама проживала с Ниной в гостинице. В номере были две смежные комната с кухней-прихожей. Этот номер можно было получить только по решению партийных или советских учреждений. Гостиница располагалась в центре города на проспекте Революции. Сохранились удостоверения   Губернского отдела коммунального хозяйства за период с марта по июнь, что «ответственный работник Губкома т. Смирнова при оплате за жилплощадь квартиры приравнена к средней категории рабочих с платой 20 коп. золотом за квадратную сажень».  Командировочное удостоверение в Орловский Губком и Елецкий Уком 13 марта 1924 года подписано 1-м Секретарём Губкома Быкиным и 1-м Секретарём 2-го Райкома Исаевым, так что непонятно, какое учреждение командирует. Хотя цель поездки указана «по делам службы», я думаю, что она определялась личной необходимостью.  18 марта 1924 года АПО Губкома она намечена в испытательную комиссию СХИ по вопросам обществоведения. С 1 июля до 1 авгутса 1924 года она была в отпуске. Нет фотографий и документов по путёвке. Видимо, это время она провела в Воронеже или под Воронежем.

В июле-августе 1924 года под Воронеж был переведён мой отец на должность начальника АПО Политотдела 16-й стрелковой дивизии МВО. В августе он был должен встать на территориальный учёт во 2-м городском Райкоме РКП(б), где зав. АПО Райкома работала мама. В марте 1936 года она напишет: «в декабре 1924 года вышла замуж за Завьялова – работника политотдела дивизии». В удостоверении от 4 мая 1925 года написано, что «члену Президиума 2-го Райкома Смирновой предоставляется отпуск по болезни с 05 мая  по 05 июня 25 года». Сохранилась фотография, где она с отцом на пляже у моря, с надписью на обороте «Судак –1925г.». В июне мама перешла на работу в Губполитпросвет, где работала в должности зам. зав. отдела до октября 1925 года. При переходе на работу в Губком она 13 июня 1925 года написала Автобиографию, которая сохранилась в её Личном деле и на которую  я уже неоднократно ссылался.

В августе 1925 года она по командировочному удостоверению, подписанным секретарём Губкома и зав. Губженотделом  Б. Пукит, выезжала в Острогожский уезд для обследования работы среди крестьян и работниц.  30 октября 1925 года назначена зав. Рабфаком при ВГУ. Работая на Рабфаке, она неоднократно выезжала в командировки в Москву в Отдел рабфаков за различной литературой и методическими пособиями. С 15 мая 1926 года была уволена в полуторамесячный по болезни отпуск по 1 июля. В отпуске была в Сочи вместе с Ниной. В июле, сентябре и декабре была в командировках в Москве. С 2 мая 1927года  уволена в отпуск по болезни по 10 июня, согласно постановлению врачебно-контрольной комиссии. Из письма от 4 июля 27. следует, что в этот отпуск она была в Сочи.

   Работа на Рабфаке продолжалась до середины октября 1927 года, когда она получила заражение крови – сепсис. Болезнь протекала в тяжелой форме и длилась больше шести месяцев. В марте 1926 года потребовалось переписать Автобиографию по регламентированным разделам от А до Ж. Она была написана 10 мартв 1926 года и сохранилась в Личном деле. Она мало отличается от Автобиографии 1925 года. Других документов нет. С октября 1926 года частично сохранилась переписка в письмах, которые приводятся в разделе об отце. В письмах осенью 1926 и весной 1927 года говорится с тревогой о здоровье мамы. Речь идёт о каком-то хроническом заболевании. В письме от июля 1927 года впервые говорится о квартире, в которой они проживают. Эта квартира находилась в одноэтажном доме  в Глухом Покровском переулке. Здесь же в доме №12 находился Губком. Скорее всего, в эту квартиру они перебрались из гостиницы в конце 1924 года или в начале 1925. Квартира была из 2-х смежных комнат. Кухня  общая. Вход в квартиру  со двора, где был сад, примыкающий к парку «Пищевик». В этой квартире они прожили до отъезда мамы в Москву. Во время болезни с 19 октября 1927 по 15 мая 1928 года находилась на партийном учёте во 2-м Райкоме ВКП(б), как безработная. Как следует из письма от 12 ноября 27 года, мама куда–то ездила на консультацию по вопросу лечения сепсиса.  С 19 мая по 19 июля 1928 года находилась на временном учёте в Сочинском Райкоме ВКП(б).  В этом отпуске она также была в Сочи и вместе с Ниной.  Возможно, это было вызвано тем, что Михаил Дмитриевич и Варвара Ивановна с конца апреля по июнь были в Орле и Ельце.

После приезда из отпуска нужно было решать вопрос о работе. В Губкоме предложили два места на выбор: заведовать Опытным педагогическим техникумом или быть зав. Политпросветом Губкома. Мама попросила определить её на учёбу в счёт «партийной тысячи». В это время шла компания по направлению членов партии на учёбу во ВТУЗы.   С 7 августа 1928 года работала в приёмной комиссии Ветеринарного Института. 27 августа 1928 года подписана командировка, что 2-й Райком ВКП(б)  Воронежского комитета направляет Смирнову Л.И. в распоряжение Московского Комитета для учёбы. Дальше по письму мамы из Москвы в Воронеж от 11 сентября 1928 года. «Завтра у меня последний экзамен». Экзамены сдавала в Менделеевском институте и была принята. Проживала в гостинице «Люкс» №25. Отец  был в Москве с середины октября по конец ноября. В это время был решен вопрос об отсрочке в его учёбе и выбрано место работы – Рыбинск. Этот выбор может быть определён переводом Быкина в Ярославский Губком. В декабре 1928 года мама ездила в Рыбинск. Сохранился документ, в котором ГЛАВТУЗ  ВСНХ СССР «просит управление гостиниц перевести студентку Смирнову, командированную в счёт « 1000» из гостиницы «Люкс» №25 в гостиницу «Запад».  Это дом № 7 по 1-му Коптельскому переулку.  Переезд состоялся 24 января 1929 года. Весь 1929 год мама прожила в этой гостинице, за исключением летних месяцев, когда в связи с родами была в Воронеже.

Связь с отцом по телефону была регулярная. Этим объясняется отсутствие писем. Телефонная будка была в коридоре. В феврале отец приезжал в командировку в Москву. После сдачи курсовых экзаменов мама уехала в Воронеж, где в Тресвятском (20 км. от города) М.Д. снял на лето дачу. После моего рождения какое-то время жили у Михаила Дмитриевича с Варварой Ивановной. Там в кладовке хранились вещи из маминой квартиры и из Ельца. Часть из них в последствии перекочевали в Москву. У Михаила Дмитриевича после смерти его матери в 1928 году проживала мать В.И. Варвара Александровна. В сентябре мама со мной и няней поехала в Москву. Няня Василиса Степановна раньше была няней Виктора Павловича ещё в Ельце. Ей в это время было около 50 лет. В конце года к маме привезли Матрёну Епифановну, которая уже в то время была практически слепая. Таким образом, в гостиничной комнате вместе с грудным ребёнком проживали 4 человека. В этих условиях нужно было  готовиться к занятиям.

Нина в Воронеже, под присмотром В.И. пошла в 1-й класс школы.  В середине апреля из Рыбинска приехал отец и пробыл до середины мая, уехав затем в Якутию. После сдачи экзаменов за 2-й курс мама со мной уехала в Воронеж, где в Тресвятском Михаил Дмитриевич опять снял дачу (правда, уже в другом доме). После возвращения в Москву учёба продолжалась уже в другом ВУЗе. Сохранилось Удостоверение студента Химического факультета МВТУ, выданное 28 июня 1930 года с отметками о сданных предметах. Печать химфака в нём перечёркнута и фотография оторвана. В БСЭ сказано, что в 1930 году из МВТУ выделились: МАИ, МЭИ, Инженерно-строительная и Химическая Академии. В других открытых документах ВХА проходит под названием МХТИ–2.

Здесь надо сделать пояснение к общеполитической обстановке в стране в то время. В ноябре состоялся пленум ЦК ВКП(б). 5-ым вопросом был «Об исполнении решений июльского (1928 г)/ пленума ЦК о подготовке технических кадров». Кроме того, пленум рассмотрел вопрос о группе правых уклонистов /группа т. Бухарина/. «Т.к. тт. Бухарин, Рыков, Томский не отказались до сего времени от своих ошибок пленум постановил: Бухарина, как идеолога правого уклона  вывести из состава Политбюро, а остальным дал предупреждение о том, что в случаи малейшей попытки с их стороны продолжить борьбу против линии ЦК пременить к ним соответствующие организационные меры».

Теперь о 5-м пункте повестки пленума. Привожу дословно из резолюции пленума. «Социально–политическая неустойчивость и даже враждебность части наличных кадров специалистов нашла выражение в деятельности отдельных вредительских групп, сознательно разрушающих социалистическое хозяйство в интересах капитализма. Необходимо усилить подготовку новых кадров, которые могли бы заменить враждебные нам элементы из среды специалистов. Правые не понимают, что не только хозяйственная необходимость, но и процесс политического расслоения среди специалистов в обстановке обострённой классовой борьбы ставит перед нами задачу подготовки новых кадров пролетарских специалистов». Я думаю, что этого достаточно для понимания обстановки в то время.

С этим связана задержка с распределением и то, что мама без всякого производственного опыта  /не считая практики в ВХА/ была направлена на работу в центральный аппарат отрасли. В письме из Якутска перед отъездом на Алдан отец интересуется как дела с квартирой, т.к. гостиницы освобождали от постоянно проживающих в них. Мама в письмах от октября-ноября 1930 года пишет, что в ВУЗе придётся заниматься новым делом (имеется в виду производство пороха), а также, что ей не хочется переезжать, так как там намного хуже условия.

В это время (1928-1931гг.) в районе улицы Усачёва велось большое строительство. Строились десятки домов. Дом №62 по улице Усачёва был предназначен под общежитие «партийной тысячи». Но к моменту переселения в декабре 1930 года был готов только центральный подъезд. Маме выделели комнату в 14 кв. метров на 4 человека с кухней и туалетом на расстоянии 30-40 метров от комнаты. Этот дом можно рассматривать, как памятник той эпохи. Я его подробно опишу позднее. В нём я прожил больше 30 лет. В письме Нине в Воронеж в первых числах ноября мама пишет: «…у Воли сильный диатез. Днём ещё ничего, а ночью начинает чесаться, плачет и не даёт спать другим». Этот диатез у меня продолжался лет до пяти, периодически обостряясь. Так как эти письма писались не только для Нины, но и для В.И., в нём говорится, что Владислав недалеко от Вани и ему приходится не легко. В 1931 году учёба проходила в ВХА. Летом была практика, после которой мама получила Грамоту «…За ударную работу на практике по выполнению заводского промфинплана». В Воронеж летом мама не ездила, но к ней приезжала Нина, которая видела её в гимнастёрке с буквами ВХА на петлицах. (Для справки. ВХА создана Постановлением СТО и Реввоенсовета 13 мая 1932 г из хим. факультета Военно-технической академии РККА и 2-го МХТИ, который до 1930г. был хим. факультетом МВТУ. Лучшие студенты МХТИ-2 при формировании академии стали ее слушателями – военнослужащими Красной Армии. (см. приложение к стр. 15)).

Летом ещё жили в кв. №222. Переезд в комнаты №342 и №344 состоялся где-то осенью. Две комнаты получили, поскольку было прописано 5 человек: мама, отец, я, няня и Матрёна Епифановна. Отец приехал в первых числах ноября прямо из Алдана без всяких вещей. 12 и 13 ноября был у врачей в поликлинике Совнаркома. После обследования, числа 20-го уехал в Мацесту, где был до 21 декабря. Мама в это время ездила в Воронеж к Нине, которой 14 декабря  исполнилось 10 лет. Отец был в Москве с 23 декабря 1931 по 2 января 1932 года. После чего уехал в Свердловск на учёбу. В письмах он уже передаёт привет соседям по новой квартире.  В январе 1932 у мамы обострилась её болезнь. Она месяц пролежала  и только в начале февраля стала выходить на улицу. С 22 февраля  по 10 апреля 1932 года отец был в Москве на каникулах. 11 апреля  мама пошла на медицинскую комиссию. В заключении записано, что нуждается в гинекологической операции, но она её всячески оттягивала.

В июне отец приехал в Москву. С конца июля по 18 августа был в д/о в Курской обл.  В письме из д/о уговаривал её решиться сделать операцию в Кремлёвке и спрашивал, как дела с работой. Она в этом году заканчивала академию, а распределения на работу еще не было. Летом в Москве была Нина. Месяца два в 342-й комнате жила Берта Антоновна с только что родившейся Инночкой и домработницей. 5 октября пришло извещение, что умер отец. У меня это событие сохранилось в памяти (непосредственно или по последующим разговорам). Я сижу на сундуке, справа при входе в большую комнату и плачу и все кругом плачут. Мама ездила на похороны.  Удостоверением – приказом по Академии 22 декабря 1932 года мама закончила учёбу в ВХА. Распределена в Трест «ВИВ» НКТП. 5 января 1932 г. ВСНХ был разделен на наркоматы тяжелой, легкой и лесной промышленности. Наркомом ТП назначен Г.К. Ордженикидзе. Руководство всей оборонной индустрией было сосредоточено в Главном военно-мобилизационном управлении (ГВМУ) НКТП. ГВМУ строилось на основе трехступенчатой системы (главк-трест-завод). В ГВМУ входило 8 трестов: орудийно-арсенальный (16 предприятий), ружейно-пулеметный (4 пред.), авиатрест (41 пред.), патрубвзрыв (17 пред.), военхимтрест (13 пред.), снарядный трест (14 пред.), спецмаштрест (4 пред.), и ВИВ (14 пред.).

Эти цифры я привожу для того, чтобы было понятно, что ВИВ был частью оборонного комплекса. СС ускоренными темпами развивал оборонную промышленность. Особое значение имела мобилизационная готовность предприятий. Все заводы искусственного волокна в военное время превращались в пороховые заводы. 31 января 1933 года зачислена старшим инженером в МПУ Треста. Это управление отвечало за готовность перехода предприятий на военную продукцию. 13 февраля 1933 года вступила в профсоюз химиков. В марте переведена на работу научно-исследовательский сектор (НИС) ВИВа. Через несколько месяцев её избрали секретарём ячейки ВКП(б).

С 26 июня  по 25 июля 1933 года мама находилась в больнице им. Боткина. Там ей сделали операцию по удалению кисты. 13 июля 1933 года постановлением Комиссии при Совнаркоме РСФСР Завьяловой-Смирновой Л.И. назначена персональная пенсия с 1 августа 1933 года в размере 100 рублей на сына Владимира. Ее выплачивали до 1947 года, когда эти деньги уже ничего не стоили. Летом в Москве жила Нина. К сентябрю она уехала на учёбу в Воронеж. Но в сентябре арестовали и вскоре осудили на 10 лет М.Д. за недостачу денег в кассе. Нина в ноябре опять вернулась в Москву. В школу смогла поступить только после 1 января 1934 года. В школе №7 в Кривоарбатском переулке проучилась полтора года (5 и 6 классы).  В это время в стране проводилась очередная чистка членов партии. Выписка из протокола заседания Комиссии по чистке членов и кандидатов ВКП(б) ячейки Треста ВИВ Замоскворецкого Райкома от 2 ноября 1933года. «СЛУШАЛИ: …10. Смирнова Лидия Ивановна. Социальное происхождение из мелкобуржуазной семьи. …Основная профессия до вступления в ВКП(б) – делопроизводство. Общественная работа – секретарь партячейки. В данном учреждении работает с 1933 года. Выступавшие товарищи тов. Смирнову характеризуют с хорошей стороны». В январе 1934 года мама получила компенсацию за неиспользованный отпуск, кроме 3 дней. Видимо, остро нуждалась в деньгах, хотя после операции прошло не так много времени.

С 26 января  по 10 февраля 1934 года проходил 17-й Съезд Партии. Тогда его называли «Съездом Победителей». Он торжественно объявил о «полной победе Генеральной линии партии» и принял 2-й Пятилетний План. Позднее свыше 80% делегатов Съезда и членов ЦК, выбранных этим Съездом, были репрессированы и погибли. Здесь надо несколько слов сказать, как коммунистическая партия постепенно превращалась в бюрократическую, авторитарную организацию. После победы Октябрьской Революции Съезды партии проходили ежегодно. С 1917 по 1925 год было проведено 9 Съездов (с 6-го по 14-й) и столько же партийных конференций. На них обсуждались и принимались решения по всем важнейшим вопросам после свободных дискуссий. Партийный аппарат только готовил материалы к Съездам и конференциям, включая предложения по кадровым вопросам на высшем и среднем уровне. С 1925 года стали увеличиваться промежутки между Съездами. 15 Съезд проходил через 2 года, 16-й через 3 года, 17 через 4 года, 18-й через 5 лет, а 19-й только в 1952 году через 13 лет. Важные вопросы решались на пленумах ЦК, а Съезды превращались из высшего органа партии в парадные пропагандистские форумы. После 1934 года и пленумы стали собираться реже, всё больше основных вопросов решалось на заседаниях Политбюро.

К 1934 году все «партийные тысячники» закончили учёбу и начали работать. Дом парттысячников по ул. Усачёва №62 был передан в ведение Главвуза НКТП как «Студенческий городок №5». Всех не студентов пытались выселить. Сохранилось указание Управления милиции г. Москвы 26 июля 1934 года начальнику 7-го отд. Милиции: «Выселение Смирновой-Завьяловой Л.И., проживающей по адресу Усачёва 62 кв. 342/344, прекратить. Распоряжение Горпрокурора». Я думаю, это вызвано тем, что «ВИВ» входил в систему того же НКТП. Летом на постоянное место жительства в Москву переехала В.И. Она переправила все остававшиеся в Воронеже вещи в Москву. Так на Усачёвке появились: две металлические кровати «с шишечками», большой обеденный стол, две кушетки, шесть стульев, буфет, комод, два настольных зеркала, две тумбочки, два книжных шкафа, этажерка, два сундука (один кованый и один железный), два самовара (один круглый, другой продолговатый)/. Всю казённую мебель сдали в правление. Теперь в двух комнатах жило 6 человек, из которых работала одна мама. Зарплаты не хватало и приходилось продавать какие-либо вещи В.И. и Матрёны Епифановны. Сохранилась справка, выданная дирекцией Усачёвского студенческого городка. «Настоящим подтверждаю, что персональный пенсионер Л.И. Смирнова-Завьялова проживает по ул. Усачёва д. 62 к. 342 и её семья состоит из 5 человек: двух детей 6-и и 13 лет, матери и бабки. Выдана на предмет получения пропуска в распределитель на 3-ий квартал. 04 июля 35 г. /Директор Плюхин/». Няня – Василиса Степановна – не учитывалась.

В отпуске мама была 29 сентября  по 28 октября 1934 года. Летом Нина была в деревне, где в отпуске был дядя Слава и Мария Георгиевна. Эта деревня была недалеко от города Грязи, где служил военным врачом дядя Коля. Дядя Слава приехал по предварительной договорённости с дядей Колей на охоту. С ним была собака по кличке Поляр. Как он уверял, помесь дикой абиссинской собаки с полярной лайкой. В это время он работал в г. Хибиногорске (позднее названный Кировском) юристом на апатитовом комбинате, куда он попал после освобождения с Соловецких островов. В 1929 году началось промышленное освоение залежей апатита. Ещё в ноябре 1930 года мама пишет В.И., что Слава живёт тяжело. Зарплату не получает 2 месяца и плохо с питанием. Но этим даётся понять, что он на свободе. Становлением производства на Хибинах руководил непосредственно С.М. Киров. В октябре маму премировали месячным окладом. 1 декабря 1934 г7ода Киров был убит, и началась длинная череда процессов. Уже в декабре вместе с Николаевым (непосредственный убийца Кирова) были расстреляны около 100 бывших офицеров царской армии, обвинённых в контрреволюционной деятельности и терроризме. В январе 1935 года состоялся 1-й процесс Зиновьева и Каменева. На нем они по официальной версии признались в моральной вине за обстановку, в которой произошло убийство Кирова.  

Дом №62 по ул. Усачёва, предназначенный для парт.1000, строился по проекту какого-то немецкого архитектора без использования кирпича, заменённого прессованными и литыми шлакоблоками. Дом, построенный в форме буквы П, состоял из центрального подъезда с комнатами гостиничного типа и 6-и подъездов с «клеточными» квартирами.  В каждой «клетке» было 6 одиночных или 4 двойных комнаты. Всего было около 400 комнат. Дом пятиэтажный, без лифта. В полуподвальных комнатах проживал обслуживающий персонал. В нижних этажах дома располагались всевозможные вспомогательные помещения и общественные учреждения. В центральном подъезде, где на 22 комнаты на этаже была одна общая кухня, мужская и женская умывальные комнаты с туалетами и один длинный балкон, где в основном сушилось бельё. На входе в центральный подъезд с улицы был за столом дежурный, полка корреспонденции для живущих в доме с ячейками по алфавиту, телефонная будка с бесплатным телефоном. Здесь же на первом этаже было домоуправление, парикмахерская и фотография. Вечером все подъезды со стороны улицы запирались дворником на ключ, вход оставался только через центральный подъезд и далее со двора к своему подъезду, закрывались и запирались также двое ворот, отделявшие двор от улицы. В полуподвале центрального подъезда находился домовой клуб. Там проводились всякие мероприятия и показывали кино. Показ немого кино сопровождался игрой на пианино. В подвале 1-го подъезда был электрощит подвода и распределения электричества по дому. Глубоко в подвале между 1-м и 2-м подъездами находилась котельная, которая автономно отапливала дом углём. В 1939 году к дому подвели газ и котельную тоже переоборудовали на газовые горелки. В подвальном проходе с выводом из котельной находился титан с горячей водой. В полуподвале между 2-м и 3-м подъездами был проходной коридор с 12 комнатами, в которых жил обслуживающий персонал. В подвале 3-го подъезда, где мы и жили, была прачечная. В первом этаже 4-го подъезда была городская аптека №85. В полуподвале между 4-м и 5-м подъездами находилась первые годы столовая. На первом этаже детский сад. Со стороны 4-го подъезда младшая группа, а со стороны 5-го средняя. На 1-м этаже между 5-м и 6-м подъездами находились: со стороны 5-го старшая группа детского сада, а со стороны 6-го ясли. В подвале между этими подъездами был магазин-распределитель, сапожная мастерская, какие-то мастерские и складские помещения.

В нашей квартире-клетке было 6 комнат (341-346). Из них 2 (343 и 344) площадью 24 кв.м., остальные площадью 14 - 16 кв.м. Мы занимали комнаты № 342 и № 344. На всех была общая кухня с тремя столами, которые делились пополам по семьям. На столах стояли керосинки (высокие или низкие) и примусы. Было еще вытяжное отверстие, куда можно было подключать самовар. Маленький туалет и умывальник, размером с туалет, балкон и большой коридор со шкафом с ящиками для каждой комнаты. На кухне был мусоропровод  («шахта»). На входной двери в квартиру были ящики для газет. Механический звонок на входной двери вскоре заменили на электрический. Каждой семье нужно было звонить определенное количество раз.

На кухне, когда подключили газ, стоял газовый счетчик, но вскоре его ликвидировали. В коридоре сначала был один общий электрический счетчик. Были сложные подсчеты платы за газ и электричество по числу членов семьи. Потом электрические счетчики были для каждой семьи. Был график уборки общественных мест по семьям.   В июле 1935 года в НКТП организовано ГУИВ, куда была переведена мама на должность начальника планово-производственного отдела. В комнате №342 установили персональный телефон. К этому времени относятся мои первые впечатления о поездке на машине. Это был маленький квадратный ГАЗ, изготавливаемый по лицензии Форда.

Последовало прикрепление к взрослой и детской поликлиникам НКТП на площади Ногина (тперь Китай-городе), рядом с наркоматом. Летом Нина была в пионерлагере от НКТП, работала пионервожатой среди октябрят. К ней в лагерь мама приезжала на машине вместе со своими сослуживцами, у которых дети были тоже в лагере. В сентябре Нина пошла в 7 класс вновь открытой неполной средней школы № 45 по ул. Усачёва, 66. В мае открылась первая линия метро. Билеты продавались прямые и обратные и на разную длительность поездки. По вагонам ходили контролёры, и я им предъявлял билеты.

Сохранилась фотография 1935 года, на которой с В. Волощенко я и Рина Даруева. О Даруевых. С ними мы жили в гостинице в Коптельском переулке, затем в центральном подъезде на Усачёвке и, наконец, в нашей «клетке», они жили в комнате № 346. Мама с ними была дружна. На фото Рины написано, что мы вместе жили с 20 сентября 1929 по 30 августа 1935 года, т.е. практически с моего рождения и Рины. Затем после переселения они приезжали к нам в гости, и я с мамой ездил к ним в 1936 или в 1937 году. Это были последние парттысячники, которые, уехали из нашей квартиры. Другие, уехали ещё раньше. Теперь о Всеволоде Ивановиче Волощенко (дядя Сева). Вместе с моим отцом они служили в 16-й стрелковой дивизии в Воронеже. После демобилизации остались работать в Воронеже. Он работал кем-то в ВГУ, где рабфаком одно время заведовала мама. Где он был раньше и где еще работал в Воронеже –  неизвестно.  Его подпись стоит под некрологом моего отца. В Свердловск на похороны он ездил вместе с мамой. В октябре 1932 года он работал в Москве, но где именно, неясно. По сравнению с отцом, он был более образованным человеком. Ещё в Воронеже его называли «историком». Оба они были убеждёнными коммунистами, честными и бескорыстными, но расходились по вопросу практики построения социализма. По многим вопросам он имел свою точку зрения. Это было характерно среди членов партии лишь до начала 1930-х годов, когда были прекращены все открытые дискуссии по политике партии, и возобладала одна «сталинская» точка зрения.

С начала 1930-х стало развиваться звуковое кино. Помню, как в кинотеатрах над экраном висел лозунг «Из всех искусств для нас важнейшим является кино /В.И. Ленин/». Для воспитания подрастающего поколения нужны были образы героев Революции и Гражданской войны. Дядя Сева после работы в архивах написал сценарий к кинофильму «26 Бакинских комиссаров». Сценарий был принят к производству. Режиссёром стал В.Туркин, ранее, в 1929 году, снявший фильм «Турксиб», об успехах соц. индустриализации. В 1935 году велись натурные съёмки в Баку. Но в это время повсеместно проводился пересмотр роли Сталина в Гражданской войне. В архивных документах ничего не было, о руководстве Сталиным работы Бакинских комиссаров, и не могло быть. На собрании Тбилиского партийного актива (21-22 июля 1935 года) выступил 1-й секретарь Закавказкого Крайкома ВКП(б) и секретарь ЦК Грузии Л.П.Берия с докладом «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье», где подчеркивалась руководящая роль Сталина. Вскоре после этого съёмки фильма были прекращены. В 1936 году летом В.Волощенко жил в деревне и опасался ареста. В 1939 году, когда он был уже арестован, я с мамой приезжал к Анне Фоминичне, его матери, которая проживала в комнате маленького деревянного дома на Калужской площади напротив кинотеатра «Авнгард». Потом выяснилось, что он был расстрелян в 1940 году. В семейном альбоме его фото было вырезано, но сохранились ещё три  фото. На всех фотографиях у Севы какие-то умные и грустные глаза. Будто он знает, что будет впереди и не улыбается.

В июле 1935 года в Москве прошел процесс Л.Б.Каменева и др. (так называемое «Московское дело») на котором Каменев был приговорён к 15 годам лишения свободы. Именно Каменев в 1922 году выдвинул Сталина на пост Генерального секретаря партии. Зиновьев был также арестован и приговорён к тюремному заключению.

Хотя с 1 января 1935 года была отменена карточная система, многие товары и продукты продавались через распределители, о чём свидетельствует справка, полученная мамой в июле 1935 года.

В сентябре 1935 года мама уехала в длительную загранкомандировку, которая продолжалась до марта 1936 года.  Перед отъездом в командировку она проходила собеседование в Райкоме. В справке, выданной для Райкома, говорится, что она работает нач. планово-производственного отдела ГУИВ НКТП. Китайский проезд д.7 . подъезд 2. Командировка была очень интересная и в производственном, и в личном отношении.  За время командировки она побывала в Германии, Бельгии, Голландии, Франции, Швейцарии и Италии. Мне запомнились книги по Риму и Парижу. Большое количество открыток было систематизировано по альбомам. Мне запомнились её описание горы Юнг-Фрау в разное время дня. К сожалению, когда я многими годами позже был в Интерлакене, Юнг-Фрау была вся в облаках. Мальчика-«пис», которого я впервые увидел на её открытках, посмотрел в натуре в Брюсселе. Ничего из этих материалов у меня не сохранилось. Во время поездки мама вела дневниковые записи. Они тоже не сохранились за исключением 3 листков, написанных во время пребывания в Лионе. Их я постараюсь привести полностью, за исключением некоторых производственных терминов и фраз, написанных на французском языке.

Итак. 27 ноября 1935г. «Вчера около 8ч. вечера приехали в Лион. С нами представитель фирмы /…../ и уполномоченный НКТП – Шифрин. Вечером очень устали. Маленькая прогулка по городу, где даже в сумрачном свете фонарей чувствуется столетняя жизнь домов: узкие улицы, серые толстые стены, зелёные жалюзи, высокие дымовые трубы на крышах и что-то неуловимое /для меня/ в архитектуре простых прямоугольников домов, что заставляет вспоминать о начале 19-го и конце 18-го веков, восстаниях лионских ткачей и о многом ещё. На площадях Лиона благодарными гражданами воздвигнуто несколько монументов: один Людовику 14, заявившему, что /....…/, другой «La Republique Française». На двух соседних площадях, перекликаясь через крыши домов стоят: Людовик 14 с самодовольно-надменным видом, верхом на коне, долженствующим подчеркнуть его силу и величие монарха, стоящего высоко над чернью и Французская Республика, олицетворённая в статуе Свободы, стремящейся ввысь на своём узком, высоком пьедестале. Сегодня видела 3-й памятник. Но это уже иное – это президенту Карно, убитому в Лионе итальянцами в 1895г. Лион насыщен воспоминаниями – один из старейших городов Франции, центр текстильной пром. (шелк), он гордится мостом выстроенным в 1030 году, башнями 15 и 16 веков и многим другим. А, в общем – этот 3-й по величине город Франции засыпает в 9 часов вечера, оставляя скупо освещёнными свои узкие улочки, с тёмными квадратами окон, жалкими пустыми ресторанчиками и кафе, где рядом с унылым хозяином или хозяйкой за пустым столиком маячит фигура «одинокой женщины». В Лионе 800.000 жителей, из них 20.000 русских белогвардейцев. Сегодня в 8 ч. утра  за нами заехал один из директоров фирмы /………../, голубая кровь, потомок древнейших рыцарей и инженер-химик. Мы поехали на фабрику общества в 8-ми км. от Лиона. Фабрика производит прекрасное впечатление своей чрезвычайно продуманной распланировкой и необычной чистотой дворов и цехов. Чувствуется большая культура работы. Все цеха расположены по горизонтали. Директор считает такое расположение, включая и хим. корпус, более удобным для наблюдения. Фабрика рассчитана на мощность 10.000 кг. шелка в сутки и …. кг./с. целлофана. Метод прядения бабинный. Осмотр начали с электростанции, котельной и лаборатории. На электростанции 2 турбины, дизель. Холодильная установка на 150.000 фригор/…/. Котлов 5, давление пара 25-27атм./…./, Топливо антрацит. Подача механизирована. Очень удобная система колосниковых решеток. Выгружается автоматически в тележки. Зав. лабораторией проф. Бригге, он также профессор высшей лионской школы. Лаборатория делится на две части: производственную внизу и испытательную в верхнем этаже. Часть контроля производства ведётся в цехах. В производственной лаборатории видели: 1. Шелк окрашен в массе красителями /………./. в основном крашение идёт нафтоловыми красителями. Оттенки разнообразные, преобладают светлые тона. Шелк, окрашенный в массе, поступает для нужд трикотажной промышленности. В образцах трикотажных тканей наблюдается небольшая неравномерность окраски. Очень удачные образцы бархата из искус. волокна. Фабрика применяет в исслед. лабор. для /…/ испытаний аппарат /…./ и ультрафиолетовые лучи  для определения загрязнений волокна. Во всех лабор. автоматически регулируется влажность и температура. Определение вязкости производится шариком 3/16 дюйма. Предварительно центрофугирование вискозы не производится. Бригге называет это старым методом, искажающим действительные результаты. /……………../. Осмотр цехов: Все цеха расположены по горизонтали. В химич. цехе установлены мерсерикационные(?) пресса /…./ с лобовой выгрузкой на 200 кг.».

Далее идёт целая страница описания технологического цикла, которая прерывается на переносе слова. Вот и всё, что осталось в записи о командировке. Видно, что личные впечатления записывались вместе с производственными познаниями, которые использовались при написании отчёта о командировке.  Командировка в то время была особенно выгодна и в материальном смысле. На 6 месяцев командировочных можно было многое приобрести. Сохранилась фото мамы с двумя командированными в Берлине 25 января 1936 года. Нина разговаривала с мамой по телефону прямо из комнаты № 342, когда она была в Берлине.

Мама приехала в Москву в первых числах марта. Появились ранее не виданные вещи: электрический патефон с двумя альбомами заграничных пластинок, электрический кофейник, чайник со свистком, пишущая машинка «Мерседес» с большой кареткой, заводные игрушки для меня (стреляющий танк и заводная машинка, которая не падала с края стола). Были и какие-то носильные вещи. Сохранилось до сих пор её драповое жёлтое пальто. По приезду она сразу пошла на работу. (Справка для домоуправления от 26 марта 1936 года).

 Командировка была связана с изучением возможности перехода на выпуск военной продукции с учетом передовых технологий в странах Западной Европы. В это время проводился обмен партийных документов. Он проводился не формально, а в обстановке всеобщей критики и самокритики на собраниях. Берта Антоновна Пукит (член партии с 1912 года), которая знала маму ещё по Воронежу с 1922 года, написала заявление на маму. В заявлении она указывала на её буржуазное происхождение и соответствующее домашнее окружение. Заявление писалось не по злобе, а по её партийным убеждениям с целью помочь маме встать на правильный путь. Она была старше мамы лет на восемь. Образование у неё было ниже среднего, а начинать учиться было уже поздно. Она все свои силы отдавала партийной работе. В Воронеже работала зав. губженотделом. В 1936 году она работала председателем профкома «Трехгорки». Единственный ребёнок у нее родился поздно, в 1932 году, когда она некоторое время жила у нас в комнате № 342. Ей в 32 года дали комнату в том же доме, куда переехал Н.Островский в Мёртвом переулке (теперь переулок Островского. Некоторое время мама с ней не разговаривала. Это заявление доставило маме неприятности, но не более. Обмен партбилета прошел благополучно и не повлиял на её дальнейшую работу. В дальнейшем они помирились, и я с мамой неоднократно был у них в гостях. Дочку Инночку воспитывала домработница Аня, которая была не только членом семьи, но фактически ее главой. Инночка ещё студенткой вышла замуж за своего преподавателя – Шарова, который был учёным- генетиком. Выступал против Лысенко, был объявлен «Вейсманистом – Морганистом», отстранён от работы в МГУ, очень переживал и умер ещё при власти Лысенко в биологической науке в молодом возрасте.

Мы с мамой ездили к Берте Антоновне в последний раз в марте 1963 года. У неё был рак в последней стадии. В комнате был тяжелый запах разложения. Она всё же пережила маму на 2-3 месяца и была захоронена в земле на Новодевичьем кладбище.

В апреле или мае 1936 года я попал в больницу с аппендицитом. Это осталось у меня в памяти, так как в следующий раз я попал в больницу через 60 с лишним лет. Операцию мне делала Мария Ивановна Ступина. Её муж, Валентин Михайлович, с 1920-х годов был знаком маме по Воронежу. Затем он много лет служил в погранвойсках, в основном, в Средней Азии. Участвовал в борьбе с басмачеством до начала 1930-х годов. В 1936 года он служил в Москве, был начальником политотдела войск НКВД и имел в петлицах два ромба. В дальнейшем, скорее всего, в 1938 году во время «3-го Московского процесса», был отстранён от должности, лишен воинского звания, но не арестован. До 1940 года работал слесарем на одном из московских заводов. Эту специальность он имел с юношеских лет. С 1940 года стал работать преподавателем военного дела в институте Иностранных языков. В начале войны записался добровольцем в народное ополчение. В каждом районе Москвы  формировалась своя дивизия. Большинство дивизий погибло в окружении в составе Резервного фронта в октябре 1941 года.

Московское ополчение было темой несостоявшейся диссертации моей жены Риммы. Благодаря оставшимся её материалам удалось установить, что в Куйбышевском районе, где находился его институт, формировалась 4-я дивизия Московского народного ополчения. Эта дивизия не попала в состав Резервного фронта, а была отправлена на восточный берег озера Селигер в состав 48 армии Новгородской оперативной группы. 26 сентября  она была переименована в 110 стр. див. 10 октября  после начала немецкого наступления на Москву переброшена под Наро-Фоминск в состав 33-й армии. Отходила с тяжелыми потерями к Москве. На её позиции 1 декабря 1941 года пришлась последняя попытка немцев продолжить наступление на Москву. 6 декабря  наши войска перешли в наступление, и немцы были отброшены от Москвы. Когда мы с мамой в феврале 1942 года вернулись в Москву (на меня была выписанаотдельная командировка, в которой было сказано, что я «командируюсь в Москву по месту работы матери»), у нас в 344 комнате жил после госпиталя В.М.Ступин (а в комнате № 342 жили отселенные из 5-го подъезда Зубковские-Фаляно). 4, 5 и 6 подъезды были отключены от отопления, а в нашем крыле температура в системе отопления поддерживалась на уровне, предохраняющем от замерзания воды. Когда мы с мамой вошли в комнату, В.М. с няней сидели за столом и пили чай с сахарином и черным хлебом. В.М. был в меховой безрукавке, а в петлицах у него был один ромб. Видно, в ходе формирования дивизии, он был частично восстановлен в звании и должности. Это похоже на то, что описал К.Симонов в романе «Живые и мёртвые» про Серпилина и политрука Синцова. О дальнейшей его жизни у меня нет сведений.   

На лето 1936 года мама решила отправить детей в деревню. Это от станции «Томская» (сейчас «Чкаловская») налево через Клязьму. Мама с 1-го по 24 июля  была в элитном д/о недалеко от станции Лось. Там было 39 отдыхающих. Нина к ней приезжала несколько раз. 12 июня  был опубликован проект Конституции, которую во многом написал Н.Бухарин. 14 августа  в газетах опубликовано сообщение о раскрытии террористического заговора троцкистов и зиновьевцев. Начался процесс «шестнадцати». По всей стране шли собрания с обсуждением «самой демократической в мире Конституции» и собрания с требованием смертной казни троцкистским убийцам. Все осуждаемые сознались в немыслимых преступлениях. Им было обещано рассмотреть апелляцию, но на другой день все 16 были расстреляны. Томский, бывший председатель ВЦСПС, в честь которого названа железнодорожная станция, застрелился на своей даче в Комитетском лесу в Подлипках в августе 1936 года, когда узнал, что Каменев и Зиновьев дают против него показания. На этой даче потом жил Папанин, а дворником или сторожем был Иванов, сын которого Юрий Васильевич работал механиком в отделе 16 КБХМ. Впоследствии долгие годы он заведовал водной станцией КБХМ в Пирогово. Это он предлагал моему внуку Мите заняться водно-парусным спортом, но его, по-моему, отговорила Ирина после поездки на лодках в штормовую погоду. Возвращаюсь к своему повествованию.

В сентябре Нина перешла в школу № 27 и начала учиться в 8-м классе, а я пошел в старшую группу детсада в нашем доме. 21 сентября 1936 года мама получила в ГУИВе НКТП справку для домоуправления, что она работает нач. планово-производственного отдела и получает оклад 900р. Но ещё 16 сентября отделом кадров НКТП была подписана путёвка, по которой т. Завьялова-Смирнова направлялась на работу во вновь организуемый пороховой трест. 25 сентября нач. ГУИВа Юревич подписал распоряжение, по которому Смирнова Л.И. от занимаемой должности освобождается с 25 сентября. В стране проходила очередная перестройка управления промышленностью. Управление сосредотачивалось в отраслевом наркомате, непосредственно руководившем однородными предприятиями в тресте (главке). Ранее работы по порохам велись в военно-химическом тресте и ВИВе. Видно, было полученго указание подбирать новые кадры для работы в оборонной промышленности. Мама ещё в ВХА прошла курс технологии изготовления порохов. Остался её конспект книги по истории и состоянию пороховой промышленности в России до Революции.  Приказом по пороховому тресту т. Смирнова Л.И. зачисляется в тех. отдел на должность старшего инженера с окладом 800 руб. в месяц с 25 сентября 1936 года. То есть, на ту же должность, с какой она начинала работу после окончания ВХА. 27 ноября 1936 года она поставлена на военный учёт, как старший начсостав, спец. 9, должность инженер хим. войск кат. Т-7. В декабре заполняла подробную анкету по оформления допуска к секретной работе. В пороховом тресте работали выдающиеся ученые и организаторы пороховой индустрии. Это главный инженер треста Николай Павлович Путимцев и зам главного инженера и нач. технического отдела Александр Семенович Бакаев. Путимцев в дальнейшем был директором завода № 40, заключенным в ОТБ-40, профессором и зав. кафедрой Казанского химико-технического института. Бакаева, в отделе которого работала мама, называют отцом «катюши». Бакаев еще в конце 20-х годов разрабатывал технологию производства баллиститных порохов. В 1930 году арестован и осужден на 10 лет по процессу «Промпартии». Отбывал наказание в ОВТБ ОГПУ. Досрочно освобожден в 1934 году. Работал завлабом в НИИ-6 и преподавал в МХТИ. С 1935 года в пороховом тресте. В 1937 году вновь арестован, отбывал наказание в ОТБ-40 (Казань) и ОТБ-98 (Пермь, тогданосившая название Молотов). (См. приложение к стр. 24). Освобожден в 1943 г. Получил награды: ордена и Сталинскую премию. Далее профессор и зав кафедры МХТИ. (см. приложение к стр. 24).  В декабре 1936 года организован НКОП (Народный комиссариат оборонной промышленности). Пороховой трест реорганизуется в 6-е ГУ НКОП. 28 декабря 1936 года распоряжением нач. 6-го ГУ мама назначается зам. нач. группы и старшим инженером с 1 января 1937 года. Видимо, она работала по профилю техотдела, потому что уже 5 января 1937 года командируется 6-м ГУ в военно-хим. НИИ (это НИИ-6 в Нагатино) на конференцию. 7 февраля 1937 года на основании приказа Наркома ОП Рухимовича она назначается председателем комиссии по приёму Кутузовского комбината, который передаётся из НКЛП в 6-е ГУ НКОП. (но везде ещё печати Всесоюзного Порохового Треста).

В январе-феврале 1937 года проходил процесс «антисоветского троцкистского центра». Это Пятаков, Радек и др. Ещё он назывался процессом «семнадцати». Основное обвинение – саботаж соц. строительства. 18 февраля  после разговора со Сталиным в своём кабинете застрелился Серго Ордженикидзе - нарком ТП (Пятаков работал его 1-м заместителем). Процесс готовил Ежов, назначенный Генеральным комиссаром Государственной безопасности. Все обвиняемые на процессе «сознались в своих преступлениях» – вредительстве и саботаже. По процессу был выпущен стенографический отчёт, в официальной версии – на 600 страниц. 21 апреля 37 года «Правда» публикует выдержки из доклада Сталина на пленуме ЦК и доклад Молотова. В этих докладах говорится о недостаточной активности и инициативе широких масс по разоблачению врагов народа и саботажников. С этого момента началась настоящая вакханалия по разоблачению и поиску «врагов народа». Повальные аресты шли повсюду. Не обошли они стороной и наш дом на ул. Усачева (3 человека). В доме №29 напротив через скверик – 26 человек, в доме №19 – 6 человек, в доме №19а – 8 человек и т.д. (См. приложение к стр.25). Были арестованы и многие, кто был с мамой в командировке за границей.

11 мая 1937 года мама переводится в 11-е ГУ на должность старшего инженера производственно-технического отдела. Её подведомственным предприятием стал Шосткинский завод (№9).

К 1 апреля 1937 года был досрочно за 4 года и 3 месяца выполнен 2-й пятилетний план. В июле вступил в строй канал Москва-Волга. В 1937 году страна перестала импортровать автомобили и тракторы. Нина вступила в комсомол, а летом ездила в Ленинград к дяде Славе и Марии Георгиевне. В июне начались процессы воен-начальников. Были расстреляны Тухачевский, Якир, Примаков, Уборевич и др. Летом 1937-го Виктор Павлович Смирнов, по просьбе мамы, утопил в Москве-реке  отцовский наградной маузер, наган, который был у него в Якутии, наградную шашку от 1-й Конной и патроны россыпью. Он брал лодку на прокат на стадионе «Каучук» (потом «Химик»), теперь это территория «Лужников».

31 августа ближе к 12 часам ночи во входную дверь постучал дворник. С ним вошли двое в форме НКВД и прошли в 342 комнату, где жили мама с Ниной. Был поверхностный обыск. Ничего не взяли, кроме нескольких старинных медных монет. Обратили внимание на портрет Н.Ежова: «А это что, для маскировки?». Всего были минут двадцать-тридцать. Из соседей никто не выходил. У входа в 344 комнату стояла В.И., но в комнату, где я спал и в сундуке ранее хранилось отцовское оружие, они  не входили.

На следующее утро я пошел в первый раз в школу. Мне сказали, что мама уехала в командировку. Так как она и до этого уезжала, и надолго, у меня её отсутствие прошло незаметно. А Нина уже на следующее утро поехала к входу во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Там сказали, что нужно искать по тюрьмам. Если примут передачу, значит она там, если не примут, то её там нет. Она ездила в Бутырскую тюрьму и ещё в одну, расположенную по дороге от нас на трамвае к Зоопарку. До ареста мама была включена во внутриведомственную комиссию по расследованию причин невыполнения плана на предприятиях ГУ. Через какое-то время после освобождения  мама рассказывала Нине, что она, кроме тюрьмы на Лубянке, была какое-то время в Бутырке. Затем её переправили в Черниговскую тюрьму, где она в женском отделении сидела в камере с воровками и проститутками. В тюрьме на Лубянке её очень удивило, что моего отца называли троцкистом. («И это Сеня-то троцкист?»). Я думаю, что это связано с тем, что он работал с Быкиным, когда тот был в Воронеже и Ярославле 1-м секретарём Губкомов партии. А арестован он был как «троцкист», когда работал 1-м секретарём Башкирского обкома партии. Маме предъявляли обвинения по статье 58 УК. Из анализа отрывочных сведений следует сделать определённые умозаключения. Отсылка её в Черниговскую тюрьму была вызвана тем, что там находились арестованные работники Шосткинского завода, обвинённые во вредительстве и саботаже. Дело разрабатывали работники Черниговского областного управления НКВД. Шостка до января 1939 года входила в Черниговскую обл. Мама была куратором Шосткинского завода и поэтому обл. управление НКВД затребовало её присылки. Этим и объясняется поверхностный обыск при аресте. В данном случаи в задачу «москвичей» входил только арест и пересылка. Пересылалась она со своим личным делом, из которого следователь и почерпнул «троцкистские корни» в связях моего отца с Быкиным. В конце 1937 года был временный «перебор» с арестованными, да и дело по Шосткинскому заводу было видно не из громких. Так или иначе, но в декабре она была освобождена вместе с работниками завода. У кого-то из них (Григорьевых или Ивахненко) она была дома, где её помогли с тёплыми вещами (её арестовали в августе, когда она была в одном костюме), с билетом на дорогу и сообщили в Москву домой о её приезде. Нина ездила её встречать на Киевский вокзал, но не встретила, а когда приехала домой, мама была уже там. У мамы на всю жизнь остались самые хорошие впечатления о Шостке, и о людях с завода. Она даже начала писать об истории завода. (Эти записи сохранились). История завода есть и в распечатке из интернета. (Смотри приложение к стр. 26). Она несколько раз бывала в Шостке и один раз провела там часть отпуска. Часто переписывались. Я помню, что приезжающие из Шостки, останавливались у нас дома. Приведу отрывок из письма, которое написала мне мама, когда я в 1953 году был на практике в Днепропетровске. 9 июля 1953. «Позавчера я получила письмо из Шостки от Григорьевых, они усиленно приглашают к себе, если не меня, то тебя. Пишут, что в этом году у них в саду очень много фруктов и что они, лишь ожидая нас, не продали корову. Если ты поедешь, то сумеешь попробовать молока, которого не пил никогда в жизни. Более вкусного молока, чем у них, я не встречала. Сагитируй на это Фокина, Любочку или Толю. Я тебе забыла в прошлом письме написать, что хотелось бы, чтобы ты, помимо знакомства с Украиной, познакомился и с бытом настоящих потомственных рабочих семей. У Григорьевых предки работали на одном и том же заводе со времён Аракчеевских поселений. Родоначальник их – солдат, прикреплённый к заводу и прослуживший в армии 40 лет. Поэтому у них всех семья и завод понятия равнозначные. Кроме того, меня у них очень трогает особая чуткость, мягкость и дружеские отношения ко всем родным, очень многочисленным и ещё более многочисленным друзьям и знакомым. Чувствуешь там себя очень легко и свободно, как дома. А сам город Шостка /их посёлок расположен с другой стороны завода, через речку в 3 км./ очень живописен со своими белыми домиками, широкими улицами, сплошь засаженными деревьями и цветами. Это всё для учёта твоих дальнейших намерений. Думаю, что задержка на 7-8 дней в Шостку не нарушила бы твоих московских планов, но смотри сам».

Вот и всё. Но я на это время договорился  о встрече с Риммой в Каневе. Теперь мамина запись от 31 декабря 1937 года, мама дома, 10 часов вечера, сидит за столом и пишет. «Сегодня последний день 37 года. Ещё два часа, коротких два часа, по 60 минут каждый, а затем они уйдут в прошлое, а на листках календаря появится новая цифра-1938г. Я провожаю старый год и встречаю новый одна: Нина ушла в школу, Воля заснул, Варичка на работе. У меня горит электрическая печка, приятно согревающая ноги, на столе тикает будильник, с верхнего этажа доносится приглушенные звуки радио, на столе любимые книги и хотя я одна – мне хорошо, покойно, уверенно и нет никакого чувства одиночества. Я старательно ищу хотя бы следы этого чувства в самых затаённых уголках моей «души» и не нахожу их. Не случайно я написала, что мне хорошо и «уверенно» /не литературно, но понятно!/. Казалось после всего пережитого нужно было бы /согласно всем известным романам/ находится или в состоянии экстаза или желания видеть как можно больше людей, проверить неизменность их отношений к тебе…..У меня нет ни того, ни другого. Мне покойно, хорошо и ... «обычно». Чувство возвращения из командировки, причём детали стушевываются, не хотят вспоминаться. По-видимому это происходит оттого, что в этой «командировке» я чувствовала себя не действующим лицом, а посторонним зрителем, созерцающим всё со стороны, даже в наиболее тяжелые минуты. Но забывать эту «командировку» нельзя. Я увидела, узнала многое, чего я в обычной жизни не имела бы времени заметить. Передо мной в обнаженном виде прошли самые разнообразные типы людей, я имела возможность увидеть в действительности к чему приводили людей, в начале казалось бы невинные их слабости, их желания, их устремления. Я видела представителей, вернее обломки ушедших классов, я видела кусочки вредной накипи, что паразитически возникает порой на тех или иных участках нашей жизни, нашей стройки. Я видела заядлых, но в тоже время презренно- жалких врагов Советского Союза. Так глубоко, так ясно я не сумела бы рассмотреть их в жизни. Отдельные сцены, отдельные типы мне хотелось бы записать. Пусть это будет материалом для моих возможных старческих записей, но сейчас писать об этом пока не хочется. Передо мной лежит «Москва 1937г.» Лиона Фейхтвангера. В книге много неверного, отдельные оценки вызывают возмущение, но появление этой книги у нас, в СССР, лишнее свидетельство мощи нашего Союза, нашей силы, нашей «взрослости». Ошибки этой книги ясны для каждого гражданина нашей страны и её появление никого не дезориентирует.  Вторая книга-«Юность Генриха 4-го» Генриха Манна. Я плохо знаю историю Запада и эта книга имеет для меня двоякую ценность. В промежутках между чтением этих двух книг я лакомлюсь стихами Бернса, вечно юного, вечно молодого, вечно бодрящего. Если к перечитанному я добавлю новый номер «Большевика» и свежие газеты, то и само слово «одиночество» краснеет и прячется в самый далёкий тёмный уголок. Так далеко, что я его не вижу. Прощай старый год и здравствуй новый….Я встречаю бодрой, уверенной и знаю, что этот год будет для меня полон большой, интересной, творческой работы. Неси её больше Новый год, если ты не захватишь её в достаточном количестве, я помогу тебе и добавлю то, что ты забыл захватить с собою». И ещё запись на другой день.  «1 января 1938 года. Ну, вот и первый день нового года подходит к концу. С утра заболела Варичка. Утром-39,4, вечером-39,7. Повидимому, какая-то нехорошая ангина, но она упорно отказывается от приглашения доктора, отложила до завтра. Я жалею, что  поддалась её уговорам. Ночью дочитала Фейхтвангера. Отдельные места у него сильны и правдивы. Много здравого при суждении об отдельных лицах /писатель-психолог/. Но когда вопросы перерастают чувствования отдельных лиц, становятся факторами социальными, Фейхтвангер мельчает и не в состоянии охватить их достаточно полно и глубоко, а следовательно и понять. Многое он воспринимает чувством, а не разумом. И это у человека большой культуры, культуры Запада….Но сейчас Западу надо переучиваться, надо вновь учиться понимать новое, им ещё не постигнутое. Он уже не имеет права гордиться своей культурой «высшего порядка». Она отстала. Было несколько телефонных звонков: Вик. Ал., Зина, Марк. Разговоры с дрожью в голосе: «какое счастье..». Эти слова воспринимаются мною плохо. Жить и работать – это счастье, с этим я согласна. Но когда эти слова относятся только к факту моего возвращения домой, я готова кричать: «Нет, это не счастье, это только справедливость». Справедливость с большой буквы, существующая только в нашей стране. Так должно было быть, так и произошло – иначе случиться не могло. Не «счастье» двигает у нас людей, а высшие более разумные законы. И моя вера в них непоколебима».

Через четыре года мама вновь обращается к этому дню. 1942 год г. Челябинск. «1-е января. Первый день 42г. Почему-то напомнил мне первый день 38г. Хотя казалось-бы, что общего у этих дней почти нет. Я приехала домой 28-29 декабря и ощущение свободы, радость видеть улицы, дышать легко и свободно – наполнили каким-то чрезмерным избытком радости, бодрости, энергии. Хотелось «свернуть горы». Большая внутренняя удовлетворенность, чувство победившей правды, сознание, что ни на минуту не покидавшая тебя уверенность в том, что всё должно рано или поздно разъясниться, что иначе быть не может, что эта уверенность подтверждена жизнью – всё  это создавало жажду творить, работать лучше чем когда бы то не было. Нина встречала Новый год не дома. Волчёнок заснул и, вероятно, впервые за все прожитые новогодние дни я сидела в комнате одна. Думала о прожитой жизни и о той, которую мне ещё придётся прожить, о той жизни, которую нужно «СДЕЛАТЬ». Всё казалось таким радостным. Стены комнаты, ставшие столь привычные глазу, книги, гравюры всё приобрело необычную прелесть. Все вещи казались как бы приоткрывшими душу, все они доброжелательно смотрели на меня корешками своих переплётов, багетом рамок, углами столов, шкафов.....Было очень тихо. В нашей квартире встреч Нового года не было. Все ушли. Я сидела за письменным столом и вперемежку слушала музыку и тишину. Иногда я вставала и выходила в соседнюю комнату посмотреть на спящего Волчёнка. За этот день, вернее ночь, я ещё более оживила созданные за четыре месяца «отдыха» иллюзии. Многие желания я стала принимать за реально существующие. Причём всё это приняло на столько осязаемую оболочку, что с этого дня я начала путать жизнь такую, какова она есть с жизнью, создаваемой …….». 

На этом запись прерывается. Возвращаюсь к 1938 году.  5 февраля. Запись в трудовой книжке: «Во изменение п.5 распоряжения №258 от 02 сентября 37. тов. Смирнову-Завьялову считать восстановленной на работе с выплатой  за вынужденный прогул с 31 августа 37. по 31 января 38. Зачислить в технический отдел на должность зам. нач. отдела». Наркомом ОП уже был М.М. Коганович, Рухимович снят 15 ноября 1937 г. Расстрелян 29 июля 1938 г.  До ареста мама работала ст. инж. Произ.-техн. Отдела. т.е. восстановлена даже с небольшим повышением, но в другой отдел того же 11-го ГУ. 22 марта 38. Приказ №69. На время отсутствия Гл. Инж. ГУ, временное исполнение обязанностей Гл. Инж. Главка возлагается на т. Смирнову-Завьялову Л.И. 27 марта 38. Распоряжение №74. На время командировки Гл. Инж. т. Чернякова т. Смирнова - Завьялова Л.И. утверждается председателем Методсовета. 04.38. Зачисляется начальником Произ.-техн. Отдела. т.е. она вернулась в свой отдел, где работала до ареста ст. инж. начальником. Это можно считать полной реабилитацией по тем временам. Нет сведений, как велось её партийное дело во время ареста. Как правило, это было заочное исключение в первичной партийной организации и последующие восстановление в Райкоме с уведомлением первичной парторганизации. Нине на комсомольской группе объявили выговор за недостаточную бдительность, а после освобождения просто забыли об этом. 05 апреля 38. умерла мамина бабушка Матрёна Епифановна. Незадолго перед смертью у неё произошло резкое помутнение сознания. Её положили в больницу /Кащенко/, но она отказывалась есть, говорила, что её хотят отравить и никого не узнавала. Диагноз в свидетельстве о смерти: кардиосклероз, общий артериосклероз. 17 ноября 38. Далее по работе. Пропуск в закрытый город Шлиссельбург. (завод №52) Там мама была ещё раз по этому пропуску в марте 39 года. Других документов по 38 году нет.

В 1939 году образовался Наркомат Боеприпасов (НКБ), вернее, он выделился из  НКОП. Мама там стала работать нач. техн. отдела 3-го ГУ (порохового). Это бывшее 11 ГУ НКОП.  Начальником 3-го ГУ был М.П. Дынкин. 17 июня 1939 года она поехала в командировку в Ташкент. Сохранилась справка о допуске. «Выдана Нач. Техн. Отдела 3-го ГУ НКБ тов. Смирновой-Завьяловой Л.И. в том, что она командируется в г. Ташкент по спецзаданию, последняя допущена к мобсекретной переписке. Настоящая справка выдана для представления в партийные и советские организации Узбекской ССР». В командировке она была до 20-22 июля  Я в это время был в пионерлагере (возможно, две смены). Письмо она мне написала в лагерь. «11 июля 39г. Дорогой мой мальчик. Я очень соскучилась о тебе. Как ты живёшь? Получил ли моё первое письмо? Числа 20-22 я уеду из Ташкента в Москву. Здесь очень жарко. Температура воздуха часто бывает более 50 градусов и ветер такой горячий, что совершенно не освежает. В 50 км. от Ташкента тянутся горы, здесь они не высокие, но дальше на восток переходят в высочайшие горы мира-Памир. Вчера и позавчера я ездила за 35 км. от Ташкента. Там протекает горная речка Чирчик. Её течение такое быстрое, что когда входишь на мостик, сразу начинает кружиться голова. Купаться в ней трудно, она сразу сбивает с ног. Около этой реки растут кусты саксаула. Это растение пустынных мест. Больше он нигде не растёт. Я сорвала пару веточек и одну из них посылаю тебе в письме. Покажи её вашему педагогу, только заложи её в бумагу, чтобы она не осыпалась. Здесь растет много хлопка /я привезу тебе/, арахис, /это земляные орешки, желтенькие, которые у нас называют китайскими/ винограда, абрикосов, персиков. Уже поспели первые дыни и арбузы. Как ты себя чувствуешь, не болел ли? Весело ли тебе? Здесь есть очень красивые тюбетейки. Я тебе куплю. Завтра я еду в Фергану. Ты, вероятно, не успеешь написать мне в Ташкент, пиши тогда в Москву. Адрес мой: Ташкент. Гостиница «Националь» Л.И. Завьяловой. Целую тебя крепко, крепко. Мама». 15 ноября 1939 года в трудовой книжке появляется запись: «Переводится в ГСПИ-6. Приказ №478». И только 4 января 1940 года в приказе по ГСПИ-6 говорится, что она зачислена на должность зам. главного конструктора (проекта) по технологической части с 15 ноября 1939 года.  Это значит, что она была отстранена от основной работы наркомата. За 1940 год нет ни одного документа, ни одной записи в трудовой книжке. Сохранились три отрывочные записи в дневнике, относящиеся к 1940 году. Приведу их полностью, хотя они носят иносказательный и порой сумбурный характер. Может быть, это поможет понять то, что она переживала в то время.

Первая запись датирована 7 февраля 1940 года. «За последние месяцы произошло много «всяческих» объективных перемен в моей жизни. Сейчас я что-то вроде консультанта при фактически несуществующем конструкторском бюро. Спокойно, тихо, скучно и ….стыдно. Стыдно получать зарплату без какой либо отдачи. Последние дни много занимаюсь историей партии. На сегодня также было много планов, но сейчас только 2ч. дня, а уже сильно болит голова. Придётся сделать перерыв. Ходила на почту. Сегодня удивительно мягкая приятная погода, но чересчур много снега под ногами, трудно ходить. Хотелось бы сейчас оказаться за городом, где-нибудь в лесу. Я очень давно не видела «по настоящему» леса зимой. У меня сейчас много хороших книг и они мне доставляют много радости. Вчера читала «Преступление Сильвестра Бонера» Анатоля Франса. Прекрасная вещь. Её смакуешь. Мне кажется, что я только последние годы научилась читать книги так, как они этого требуют. Я долгое время остаюсь как бы наполненной книгой. Вижу отдельные моменты во сне, перечитываю много раз отдельные страницы и главы, подолгу размышляю над поразившими меня мыслями, зачастую по аналогии продумываю многое из окружающего меня. «Очевидно, человек дурён от природы, ибо вся эта чужая радость наводила на меня глубокую печаль».  «Жизнь нам кажется короткой только потому, что мы опрометчиво прилагаем к ней мерило наших бессмысленных надежд».  «Сила любви слабеет и теряется с годами, как все другие источники человеческой энергии». «Во всех нас есть и Дон-Кихот и Санчо-Панса, к которым мы прислушиваемся, и если даже Санчо-Панса нас убеждает, то любоваться подобает только Дон-Кихотом». Мне кажется, я слышу их. Дон-Кихот мне говорит: «Крепко мысли о вещах великих и знай, что единственная реальность в мире это мысль. Возвышает природу до себя, и да будет тебе вселенная лишь отблеском героической твоей души. Бейся за честь; только это достойно мужчины, и если тебе случиться получить раны, лей кровь, как благодатную росу, и улыбайся». А Санчо-Панса говорит мне в свою очередь: «Оставайся приятель, тем, чем создало тебя небо. Предпочитай корку хлеба, засохшую в твоёй суме, овсянкам, жарящимся на кухне господина. Повинуйся хозяину, умному и безумному, и не забивай свои мозги вещами бесполезными. Бойся ударов: искать опасность,  значит искушать бога». Я, словно старый мшистый и корявый дуб, что будит стайку певчих птиц дрожанием своих ветвей. Время ласково лишь к тем, кто принимает его с лаской. Это - животное очковое, ибо без очков нельзя его себе представить.  Будущее, создаётся прошедшим.  В мои годы, увы, хорошо знаешь, как мало в жизни непорочности; хорошо знаешь, сколько теряется от долговременного пребывания в этом мире, и чувствуешь доверие лишь к юности. «Эрот непобедимый, ты залетаешь в богатые дома, ты возлежишь на нежных щёках юной девы, летишь через моря и посещаешь хаты; тебя не избежит бессмертный, как не избежит ни единый человек в его быстротекущей жизни, а лишь безумствует тобою одержимый». Софокл.   «в каждой перемене, даже самой желанной, есть своя грусть, ибо то, с чем мы расстаемся, это часть нас самих; ужасно умереть для одной жизни, чтобы войти в другую». Ан. Франс.» 

Короткая запись от 11 июля 1940г. «В Стамбуле, в мечети Сулеймана Джали /Сулеймана Великолепного/ имеются три колонны, взятые из одного Византийского храма, ранее которого они находились в храме Дианы в Эфесе, а ещё ранее в каком-то другом храме».

И вот последняя запись, имеющая отношение к 1940 году. 4 марта 1945 года. «Ну вот, почти после 5 летнего перерыва моё перо снова чертит небрежные строчки в этой тетради. Были и другие, (уничтоженные!) особенно года 40 и половина 41 года – период когда радость, а затем отчаяние, смертельная тоска, казалось, переполняли меня до краёв. За 3-4 месяца конца 40 года я постарела /внешне/ лет на десять. Я с трудом отсчитывала дни и старалась ускорить их бег, течение времени. Я бесконечно определяла сроки, которые должны были  вырвать меня из опустошенности. Была лишь одна «идея фикс» – зачеркнуть новое число, суммировать его с прошедшим и подсчитать, сколько же ещё надо ждать. Причём всё это в глубоком молчании. Но вот грянула война, и всё личное отошло. Надо было ехать подготавливать площадки для эвакуируемых заводов, встречать эшелоны с людьми, видеть бездну человеческого горя. Я растворилась в общем потоке, вернее перестала чувствовать себя, думать о себе. Было не до этого. Если я целыми неделями забывала обедать, и, проснувшись ночью, вспоминала, что я забыла сегодня проглотить хотя бы кусочек хлеба – мудрено ли было забыть и всякие психологические нюансы бальзаковского периода. Хотя это и было, пожалуй, самое чистое, самое идеализированное чувство дружбы, когда разлука воспринималась подобной смерти. Да так оно и было. Месяцев 6-8 я не жила, а бродила, как во сне и мучилась так, что кажется, любые физические мучения не могли бы причинить мне столько боли. След от этого остался лишь внешний. Глядя в зеркало, я не узнавала себя, не узнавали и встречные. Но это прошлое. Я неисправимый фантазёр и создавала себе какую-то фантастическую нереальность. Плохо лишь, что после этого остался какой-то надлом, в чём я себя иногда ловлю, а так жизнь снова стала на свои обычные рельсы….Может быть тут виновата и работа. С производственно технической работы мне пришлось в основном переключиться на канцерярско-формальную. Работы нужные, важные, но не совсем отвечающие моему складу. В начале Мобилизационно-плановое Управление, затем с июля 43г. Специнспекция. И вот на старости лет, с сутулящейся спиной, с беззубым ртом я стала нач. группы Специнспекции - инженер-майором. Этот вид был бы мне более свойственен лет 8 тому назад. Но, да не в чинах же дело и откровенно говоря, я пишу это так, как бы смотря на себя со стороны, меня же лично чины и звания интересуют мало. По видимому, как говорится «горбатого лишь могила исправит», и если в юности я произносила громкие тирады /чаще не вслух, а самой себе/ о гордости быть Человеком с большой буквы, о необходимости не терять уважения к самому себе из угоды завоевать уважение других людей, то такой я и остаюсь. Словом «Дон-Кихот половины 20 века». Мне многое нужно написать для того, чтобы помочь себе во многом же разобраться. Для того, чтобы осмыслить написанное собою, т.к. я иногда перестаю быть уверенной в справедливости своих суждений. Нездоровье, заботы, годы, по видимому, кладут отпечаток на ясность мышления, и не запечатляются ли  иногда в  моём мозгу, как в кривом зеркале? Не гипертрофирую ли я отдельные мелочи, всегда ли я справедлива в своих суждениях о людях? Вот написала и вспомнила, как в 33г. бывший  Управляющий Пороховым трестом, такой же неврастеник, как и я, говорил мне: «Ты слишком большой интеллигент…зачем постоянный самоанализ, самокритика. Это общая болезнь нас интеллигентов. Надо жить проще и меньше судить себя, свои поступки, так и жить будет легче, и все лишние терзания отпадут». Я не помню, что послужило толчком для этого разговора, кажется одно из заседаний нашего партбюро, но это не важно.  Важно то, что от этой черты я не избавилась. С того периода прошло уже 12 лет, а потребность в самоанализе у меня не только не уменьшилось, а наоборот, я стала ещё более придирчивой к самой себе. Может быть потому, что не всегда делаю, так как хочу. Не делаю из-за недостаточной настойчивости, последовательности, а иногда и просто потому, что не могу. «Форс-мажор» преодолевает. Кончаю «вступление». Надо будить заснувшего Волю, иначе он не выучит уроков. Надо написать письма Марии Георг., Лялиной бабушке, Марии Тихоновне. Итак, до следующей встречи». 

Создаётся впечатление, что за период с ноября 1939 года и до начала войны в жизни мамы произошел душевный надлом, от которого она впоследствии уже не оправилась. Здесь, я думаю, надо вернуться к Волощенко В.И. Раньше мы с Ниной только ограничивались отрывочными сведениями по памяти. Сейчас в интернете я нашел строго документальные факты. Привожу их дословно.

1. «Волощенко Всеволод Иванович. Род. 1899, г. Одесса; русский, член ВКП(б), обр. среднее, без определенных занятий, прож. в Москве: ул. Житная, д. 27, кв. 17.   Арест. 29 апреля 1939. Приговорен ВКВС СССР 7 июля 1941 по обв. в участии в к-т организации. Расстрелян 27 июля 1941. Место расстрела Московская обл. Коммунарка. Реабилитирован 26 апреля 1991.». 

2. «Сталинские списки – Список 28.03 1941 (АП РФ Ф.3 оп. 24 д. 421) стр. 105    Волощенко Всеволод Иванович, 1895 г. Рождения, уроженец гор. Одессы, русский, гр-н СССР, быв. чл. ВКП(б) с 1920 года. В 1927г. исключался из ВКП(б) за участие в троцкистской оппозиции, в 1930 г. был восстановлен, в 1935 г. вновь включается в троцкистскую деятельность.  В 1919 году в г. Сочи дважды арестовывался белыми.  В 1928 году арестовывался органами ОГПУ за участие в троцкистской оппозиции, до ареста – без определенных занятий.   Арестован 29 апреля 39 г. Обв. по ст. 19-58-8, 58-7 и 11 УК РСФСР.   С 1923 года являлся кадровым троцкистом.  В 1927 году подписал троцкистскую платформу «83» и являлся одним из руководящих участников Воронежской подпольной троцкистской организации.  Работая в Главном управлении Кинематографии в 1934 году установил связи с участниками право-троцкистской организации ШУМЯЦКИМ и ЮКОВЫМ (осуждены к ВМН) и по заданию последних проводил вредительскую деятельность в Главном управлении Кинематографии.  Также поддерживал организационную связь с САТАРОВЫМ.  Изобличается показаниями ШУМЯЦКОГО, ЮКОВА, ДУБИНСКОГО, СЕВСКОГО-ГРИГОРЬЕВА, ЕЖОВА В.С., ИВАНОВА (все осуждены к ВМН), ФЕЛЬДМАНА, САТАРОВА и очной ставки с ним (осуждены к 8 годам ИТЛ)». 

3. Совместная записка НКВД и Прокуратуры /Берия и Вышинский/ №996/б…..

4. По этой записке в тот же день вышло решение Политбюро. «Подлежит возврату в течение 24 часов /Пост. ПБ ЦК от 8 мая 27г. пр. №100 п.5/      СТРОГО СЕКРЕТНО (гр. О.П.)  ВСЕСОЮЗНАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ (большевиков). ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ № П1/217 8 апреля 1939г. т.т. Берия, Вышинскому, Ульриху.  Выписка из протокола №1 заседания Политбюро ЦК ВКП(б).    Решение от 8 апреля 1939г.  217. – Вопрос НКВД и Прокуратуры СССР.  «Дела на активных участников контрреволюционных, право-троцкистской, заговорщической и шпионской организаций в количестве 931 человека передать Военной Коллегии Верховного суда СССР для рассмотрения в соответствии с законом от 1 декабря 1934 года. Причем в отношении 198 руководящих участников этих организаций – применить высшую меру уголовного наказания – расстрел, а остальных 733 обвиняемых приговорить к заключению в лагерь, на срок не менее 15 пет каждого. Секретарь ЦК /подпись/». Из хронологии кино за 1939 год.

5. «29 апреля 39. Незаконно арестован безработный Всеволод Иванович Волощенко (р. 1899), ранее работавший во ВГИКе, заведовавший сектором производства фильмов НИКФИ, работавший в ГУКФе. Согласно обвинительным документам, с 1923 г. Он является «кадровым троцкистом», в 1927 г. Подписал троцкистскую платформу «83» и являлся одним из руководящих участников «Воронежской подпольной троцкистской организации»; в 1927г. исключен из ВКП(б) за участие в троцкистской оппозиции (в 1930 году был восстановлен, в 1935 г. вновь исключен за троцкистскую деятельность). В 1928 г. он арестовывался органами ОГПУ за участие в троцкистской оппозиции. 7 июля 1941 приговорен ВКВС по обвинению в участии в контрреволюционной организации и 27 июля 1941 г. Расстрелян. Реабилитирован 26 апреля 1991».  

6. «СПИСОК.  Арестованных участников антисоветских, шпионско-заговорщических организаций, подлежащих преданию суду Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР. АП. РФ. Оп 24 дело 421. всего в списке 472 чел. Список по алфавиту. № 76 Волощенко Всеволод Иванович – без определенных занятий. Объективку для суда смотри выше /2./

Все эти материалы в приложениях к этой главе.  

Теперь попробуем восстановить события тех лет в хронологическом порядке. В ноябре 1927года отец работал во 2-м РК г. Воронежа и был членом ревизионной комиссии ГК. На партучете состоял в ячейке завода «Коминтерна». Он только что вернулся из Москвы, где был по вопросу подготовки Воронежской Губ. Конференции ВКП(б). Мама в это время была в Сочи, где лечилась после сепсиса. Вот отрывок из письма отца от 12 ноября 1927г.  «… Я занят по ревизии в ГК. Во вторник Губконференция. У нас будет дискуссия по ячейкам. Вчера состоялось собрание нашей ячейки, к концу собрания пришел один из оппозиционеров. Выступило 20 человек. Настроение единодушное. За исключение лидеров оппозиции из партии колебаний не было. Мне пришлось выступить, В частности поделился своими впечатлениями о Москве и о выступлении оппозиции. Поведение местных товарищей из оппозиции, как мне пришлось вчера наблюдать по ячейке, очень легкомысленное…..».

Дискуссия по ячейкам проводилась по платформе «83». Речь идет об обширном документе «Проект платформы большевиков-ленинцев (оппозиция) к 15-му съезду ВКП(б). Кризис партии и пути его преодоления», внесенном 13 членами ЦК и ЦКК в Политбюро ЦК ВКП(б) в сентябре 1927 года. Его подписали Пятаков, Зиновьев, Троцкий, Каменев и др. Проект был набран в «нелегальной» типографии в качестве брошюры  «На правах рукописи, только для членов ВКП(больш.)». Этот факт послужил основанием для исключения Троцкого и Зиновьева из состава ЦК партии решением Объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б), состоявшегося 21-23 октября 1927г., затем – для исключения решением 15-го съезда партии всех, кто подписал или поддержал Заявление 83-х в мае и «Платформы…» в сентябре- октябре ( см. КПСС в резолюциях…Изд. 8-е т. 3, с. 542; т. 4, с. 72-73). 15 Съезд ВКП(б) проходил 2-19 декабря 1927 года. Из стенографического отчета. «По предложению ЦКК ВКП(б) съезд рассмотрел вопрос о троцкистско-зиновьевском антипартийном блоке. Троцкисты и зиновьевцы вначале отдельно, а затем объединенными силами вели борьбу против политического курса партии, ревизовали ленинское учение о возможности построения социализма в СССР, пытались разрушить единство партийных рядов. В предсъездовской дискуссии троцкистско-зиновьевская оппозиция потерпела поражение: за ее платформу высказалось только 0,5% общего числа членов партии. Съезд объявил «…принадлежность к троцкистской оппозиции и пропаганду ее взглядов несовместимыми с пребыванием в рядах большевистской партии» (там же, с. 21). Ведущая группа оппозиционеров в составе 121 чел. обратилась к съезду с заявлением о прекращении фракционной борьбы и подчинении его решениям, указав в то же время, что они не отказываются от своих политических взглядов».

Дядя Сева (Волощенко) в 1926-1927 гг. работал кем-то в ВГУ. Как говорила Нина, его называли «историком». Мама с 12 октября 1925 по  октябрь 1927 года работала заведующей рабфаком при ВГУ. Наверное, «оппозиционеры» группировались вокруг Высших учебных заведений, где образованные люди могли разобраться в существе разногласий о путях построения социализма. Волощенко в 1927 году подписал платформу «83» и, как сказано в обвинительном заключении, являлся одним из руководящих участников «Воронежской подпольной троцкистской организации». В 1927 году он был исключен из рядов ВКП(б) на основании решений вышестоящих партийных органов. В 1928 арестовывался органами ОГПУ в Воронеже уже как лицо  «без определенных занятий». В 1930 году был восстановлен в рядах партии.  С этого времени он начал работать в Москве в НИКФИ (Научно-исследовательский кино-фото институт) заведующим сектором производства фильмов. В октябре 1932 года Волощенко вместе с мамой ездил в Свердловск на похороны отца. Его подпись, как и подпись мамы, стоит под некрологом. Это говорит, что он был близким знакомым, как отца, так и мамы. В 1932- 1935 гг. работал в ВГИКе и ГУКФе.  В эти годы у него была интересная работа. В 1933 году образовано ГУКФ при СНК СССР. Началось бурное развитие киноиндустрии. Создавались первые Советские звуковые фильмы. Идейное содержание фильмов находилось под жестким контролем партийных органов. С 1934 года Сталин лично просматривал большинство фильмов перед выходом на экран. Он смотрел фильмы не  по одному разу, фильм «Чапаев» он смотрел больше пятнадцати раз. Он давал замечания Шумяцкому (нач. ГУКФ) даже по самым мелким деталям фильма, которые необходимо было учесть. Волощенко видно занимал какую-то номенклатурную должность, Если на него показания давал сам Шумяцкий (см. приложение к стр.34). Одновременно у него была и творческая работа. Он написал сценарий к звуковому историко-революционному фильму «26 Бакинских комиссаров». В 1934-1935 гг. он часто бывал у нас на Усачевке и ходил со мной гулять. Я конкретно ничего не помню, но совместное фото было сделано в каком-то ателье, а не дома. В 1935 году он был вновь исключен из партии за «троцкистскую деятельность». Это могло произойти по двум причинам. В 1933-1935 гг. проводилась чистка партии. Мама прошла чистку в ноябре 1933 года, но в 1935 году после убийства Кирова при чистке исключали всех, кто был замечен в какой-либо «антипартийной деятельности».  Второй причиной мог послужить сценарий фильма «26 Бакинских комиссаров», по которому уже велись съемки и в котором не говорилось о деятельности Сталина в Баку в этот период.

В 1935 году вышла книга Л.П. Берия (1-й секретаря Закавказского бюро ЦК ВКП(б)) «К истории большевицких организаций в Закавказье». Съемки фильма были прекращены. Что касается фильма «26 Бакинских комиссаров», то мне удалось выяснить следующее. Первый сценарий этого фильма был написан в 1929 году А.Г. Ржешевским.   По этому  сценарию немой фильм снял режиссер Н.М. Шенгелия. Фильм вышел на экран в 1933 году. Сценарий был написан в абстракционистском, модернистском стиле. (Я прочел интересную библиографию Ржешевского). Фильм был плохо встречен партийными кругами и простыми зрителями. В 1933 году в ГУКФ состоялось обсуждение этого фильма. Видимо, после этого Волощенко приступил к написанию нового сценария «26 Бакинских комиссаров» для звукового кино, по которому в 1935 году начались съемки режиссером В.А. Туркиным. На экран фильм о бакинских комисарах вышел только в 1965 году после развенчания «культа личности Сталина», конечно, по новому сценарию. Где работал Волощенко после 1935 года, я не знаю. Последнее время он старался не жить в Москве и жил где-то в Подмосковье, нигде официально не работая. Арестован он был 29 апреля 1939 года. К этому времени были арестованы и осуждены многие из его знакомых и сослуживцев. Начальника ГУКФ ПРИ СНК СССР Б.З. Шумяцкого арестовали 18 января 1938 года. 26 июля 1938 года Ежов направил Сталину список на 139 человек по 1-й категории.  Резолюция Сталина и Молотова – расстрелять всех 138. Вычеркнут один Егоров. Вместе с Шумяцким были Алкснис, Берзин, Бубнов, Вацетис, Вуль, Дыбенко, Крыленко, Межлаук, Рухимович, Радзутак, Уншлихт, Чубарь и другие. Л.Д. Вуль  (бывший начальник МУРа) и Я.Б. Быкин были женаты на родных сестрах. Их хорошо знала мама. Все осуждены 28 июля 1938 года. Расстреляны на следующий день, 29 июля. Место расстрела Московская область,  Коммунарка. Все реабилтированы в 1956 году ВКВС СССР. Быкин был арестован еще раньше, 16 октября 1937 года. Расстрелян 10 февраля 1938 года. Реабилитирован в марте 1956 года.

Волощенко был под следствием до  начала войны. Арестован 19 апреля 1939 года. Осужден 7 июля 1941 года. Обвинен в участии в контр-револционной организации. Расстрелян 27 июля 1941года. Я не знаю, когда мама узнала о его аресте. 15 ноября 1939 года она была отстранена от работы в наркомате и только после Нового года зачислена в ГСПИ-6. Да и там она была неспокойна, к секретным документам ее не допускали. В любой момент она могла быть арестована. Можно только догадываться о ее состоянии по отрывочным записям в дневнике. Когда умер отец, ей было 33 года. В своих  воспоминаниях конца 1939 и 1940 года она говорит  не только о формальном пребывании на работе, но и о «психологических нюансах бальзаковского возраста» и о том, что за несколько месяцев она внешне постарела лет на 10 и что она, глядя в зеркало, с трудом узнает саму себя.  К 1939-1940 годам относится, под влиянием мамы, и моя тяга к чтению книг и газет. По выходным дням я ходил в очередь к газетному киоску за «Огоньком». Тираж быстро расхватывали, и всем не доставалось. «Литературные приложения» к «Огоньку» мы выписывали всегда, как и одну-две ежедневные газеты. Мама всегда выписывала и партийные журналы «Большевик» и «Партийная Жизнь».  Большие трудности были с подпиской на собрания сочинений классиков отечественной и зарубежной литературы. Мама поощряла меня следить за текущими событиями. Я делал вырезки из газет и подклеивал в тетрадь сообщения о событиях в Западной Украине и Западной Белоруссии в 1939 году. В 1940 году мне уже выписывали «Технику молодежи». Помню, как я следил за победами немцев в Европе. В 1940 году наша пропаганда была на стороне немцев.

Мама пыталась приобщить меня к культуре. Ходили с ней в театры. Помню «Синюю птицу» в «Художественном», «Снегурочку» в «Большом». Несколько раз был в «Детском театре». Ездили с мамой в Музей изобразительных искусств, он ей очень нравился. Были в музее Останкино. Запомнились «Елки» в Колонном Зале Дома Союзов, куда детей пускали без родителей. Был один раз вмест с мамой в кинотеатре «Первый детский», потом много раз ходил туда один или с ребятами. Туда пускали за час до сеанса, и в фойе было много различных игр. В письме из Ташкента мама говорила, что привезёт мне хлопок. Она привезла два наглядных (настенных и застеклённых) пособия. Одно про стадии развития коробочки хлопка, другое про стадии превращения тутового шелкопряда в кокон. Я передал их своему классному руководителю. А в 1946 году я их увидел в кабинете биологии. Они благополучно пережили войну, когда в школе был госпиталь. Мама пыталась учить меня играть на пианино, но из этого ничего не вышло. Я всячески избегал общения с учительницей музыки и, наконец, меня оставили в покое. Я в то время заглядывал и в серьёзные книги у мамы. Запомнились: «50 лет в строю» Игнатьева, красочная книга по истории артиллерии и многие другие. В это время я научился играть в шахматы. Отец привёз из Якутии, подаренные ему шахматы из мамонтовой кости. В 1939-1940 годах дядя Коля присылал мне много марок, он служил в Литве. Я завёл альбом и углубился в познание географии, любовь к которой у меня осталась на всю жизнь. Я думаю в 1939-1940 годах мама мне уделяла, как никогда, много внимания. Во время войны я её видел очень мало, а после войны у неё сдало здоровье, и она очень уставала на работе.

Так примерно в одно время, когда у мамы закончилось радостное ощущение жизни, у меня закончилось безмятежное детство.  13 февраля 1941 года приказом по ГСПИ-6 «Смирнова-Завьялова Л.И. откомандирована в распоряжение отдела кадров НКБ». 17 марта 1941 года приказом по Главку мама «Зачислена на должность инженера диспетчера техн. отд. 3-го ГУ с 13 февраля 41. Нач. 3-го ГУ Рябцев Николай Васильевич». Больше месяца решался вопрос, куда и на какую должность оформить. За два дня до приказа в отдел кадров наркомата прислали  характеристику из ГСПИ-6. Сохранилась копия характеристики. Видно, она сама просила снять копию. Привожу её полностью. «Смирнова-Завьялова Л.И., рождения 1899 г., член ВКП(б) с 1920 года, по социальному происхождению из мещан. Работает в 6-м ГСПИ с 05 января 40 г. в должности Зам. нач. КБ. За период работы в 6 ГСПИ т. Смирнова-Завьялова к работе относится добросовестно, проявляет инициативу в работе, дисциплинированный товарищ. Как член ВКП(б) активно участвует в общественной работе Института, политически грамотная, посещает лекции и консультации по изучению Краткого Курса Истории ВКП(б).    П.п. Директор 6 ГСПИ Дмитриев. Председатель месткома Головин».

Такие характеристики даются только на рядовых работников. В итоге, самая низшая должность с 1932 года, причем не техническая, а, скорее, канцелярская. Я хорошо  знаю характер этой работы. Диспетчерские службы готовят справки по выполнению приказов по Главку или Наркомату (министерству). Но одновременно ей был, по всей видимости, восстановлен повышенный допуск к секретной работе. Было восстановлено и прикрепление к поликлинике им. Дзержинского, которая от НКТП перешла в хозяйственное подчинение к Наркомату Нефти. Прикрепление оформлено и на меня.

В НКБ в 1940 году прошла большая чистка. По постановлению ЦК ее проводили Берия и Мехлис. Арестован нарком И.П. Сергеев. Расстрелян с группой военачальников в день Красной Армии 23 февраля 1942 года. Арестовано 8 руководящих работников. Уволены из системы НКБ 62 человека. Сняты с должности, как не справившиеся с работой, 49 человек. В декабре 1940 года эти результаты одобрены Оргбюро ЦК ВКП(б). Нужно было вновь восстанавливать работоспособность наркомата. В этих условиях мама была возвращена на работу в центральный аппарат наркомата, но уже на рядовую должность. Где-то весной мама договорилась с дядей Славой, что я на лето поеду к нему в Мончегорск. В мае я закончил 4-й класс. Сохранилась фотография класса (к сожалению, без меня, я болел). В классе было около 40 учеников. Больше половины я и сейчас помню по лицам. Рассаживали нас по партам с девочками. Я больше всего времени просидел с двумя Женями: Михеевой и Костюшко. Из ребят дружил с Сашкой Мартыновым. Он жил в 2-х этажном деревянном доме рядом со школой. Из нашего дома дружил с Вовкой Королёвым, он жил в центральном подъезде кв. 301а и 301б. Перед самой войной он переехал в отдельную квартиру у Даниловского рынка. Его отца назначили нач. ГУ или зам. наркома Просвещения, а может быть, Высшего образования.

Больше мне по-настоящему учиться в школе не пришлось по разным причинам. Дядя Слава, когда приехал за мной в Москву сказал, что купил мне щенка (лопарскую лайку), и зовут его Ай-Венч», что на лопарском языке  означает «быстро бегать». Мы поехали мурманским поездом, который не заходил в Ленинград. На другой день вечером проехали станцию «Полярный круг». Утром вышли на пустынной станции «Оленья». Затем маленьким поездом из нескольких вагонов пригородного сообщения поехали в Мончегорск (30км). Мончегорск в то время был «закрытым городом» и входил в «Архипелаг ГУЛАГ». Там было тысяч 5 вольнонаёмных и охраны и несколько тысяч заключенных. Все они относились к одному предприятию - комбинату «Североникель». Дядя Слава работал юристконсультом, вёл хозяйственные дела комбината и часто ездил по арбитражным судам.

Мончегорск отделяет от Мурманской (или, как тогда говорили Кировской) железной дорги озеро Имандра. Озеро тянется с севера на юг на 100км. и соединяется протоками со множеством озер. В том числе и с озером Монче, часть которого, примыкающая к городу, называлась Лумбалка. Жили дядя Слава и Мария Георгиевна в одноэтажном деревянном доме. У них была одна, довольно большая комната и кухня. Вокруг домов был редкий сосновый лес. Своей собаки у дяди Славы тогда не было, и мой щенок довольно дружно жил с кошкой, которая была у Марии Георгиевны.  Я почти каждый день ходил на рыбалку (впервые в жизни). Червяков там, в промерзшей земле, не было. Ловили или на муху или просто крючком, подводя его под жабры ерша. Процесс рыбалки был такой: на пожарном пирсе, который вдавался в озеро метров на пятьдесят, поднимали доску и опустив голову в пролёт, старались подвести крючок под рыбу. Крупную рыбу поймать не удавалось, я ловил ершей. Ай-Венч эту рыбу не ел, он предпочитал сгущенное молоко. В лесу около озера было много бездомных собак. Помойка была в метрах ста от дома. Ай-Венч бегал к собакам на помойку и подлизывался к ним, делая вид, что тоже ест отбросы. С М.Г. ходили по городу и лесу, были в городском кино. Были и какие-то книги, которые брали у соседей. В городе не было натурального молока и мяса. Была треска во всех видах, её называли «мурманское мясо», была и другая рыба, консервы, солонина. Я не помню, были ли фрукты. Дядя Слава был членом городского общества гурманов. Я ходил с ним, когда ему по жребию выпало право купить новорождённого поросёнка. Дядя Слава не мог спать при свете. М.Г. на ночь закрывала окна каким-то плотным чёрным материалом.

Всего до начала войны я был там недели две. 22 июня я пошел в магазин за хлебом. Была очередь, но хлеб ещё не подвезли. Здесь и разнеслась весть, что выступает Молотов и что началась война. Очередь распалась, и я побежал домой.  Я, конечно, не могу последовательно описать ход событий в первые дни войны, но отдельные моменты прочно остались в памяти. Днем в чистом небе появились три немецких самолёта. Казалось, что они летят очень медленно. Зенитки, а может быть, только одна, открыли огонь. Были видны облачка разрывов. За крылом одного самолёта появился дымок, и все самолёты развернулись и улетели. Следующие дни все рыли щели для укрытия при бомбёжке /(и я в том числе). Потом пошли разговоры, что самолёты высадили десант, и финны перерезали железнодорожную ветку до станции Оленья. В городе началась паника, которой совершенно не поддавался дядя Слава. Некоторые решили спасаться на лодках, переплыв озеро Имандра к Мурманской жезной дороге. Ширина озера не менее 1-2 километров. Температура воды меньше 10 градусов. Погода была ясная, но ветреная. Говорили, что некоторые погибли, когда небольшие волны захлёстывали перегруженные лодки. В один из этих дней на улицах появились люди, которые заходили в дома и просили поесть. Это были освобождённые из заключения, которым выдали на руки документы. Но их было мало. Говорили, что остальных расстреляли, эвакуировать их никто не собирался, да и такой возможности не было. Ночью были слышны пулемётные очереди. Через несколько дней сообщили, что движение по ветке восстановлено, и комбинат будет эвакуироваться. Ещё раньше был призыв к населению сообщать о сброшенных с самолётов шпионах и диверсантах. Мы, ребята, крутились около строящихся щелей и увидели одного подозрительного. Он был в застёгнутом сером плаще, хромовых сапогах. Он из отворота плаща щипал и ел белый хлеб, которого давно не было в городе. Одни побежали рассказать о нём взрослым, а другие последить за ним. Но он скрылся. Через день или два сказали, что диверсанты пойманы. Их вели под конвоем по улице. Все бросились смотреть. Было их человек 30. Среди них был и тот в сером плаще. В конце этой группы была одна женщина небольшого роста в очках и с рюкзаком за спиной. Дядя Слава объяснял, что это были не шпионы, диверсанты, которые должны были посеять панику при взятии города.

Но финны не пошли дальше своей старой границы (1939 года), как рассчитывали немцы. Немецкий экспедиционный корпус из северной Норвегии не смог продвинуться на восток, чтобы захватить Мурманск или перерезать железную дорогу. Это оказалось единственным местом на границе СССР, где немцы не смогли продвинуться даже на несколько десятков километров за всё время войны. Первые дни войны эшелоны шли только в сторону Мурманска, перебрасывая войска и технику. Потом накопилось достаточное количество вагонов для эвакуации комбината «Североникель». Сформировали несколько эшелонов из вагонов и платформ для перевозки людей и оборудования. На вещи были какие-то ограничения, в основном носильные и постельные, минимум посуды и хозяйственных вещей. Мы поехали в теплушке (товарный вагон с настилом в два яруса по обе стороны от дверей). Наши места были на втором этаже рядом с небольшим окошком. Заедали комары. Окошко у нас было закрыто марлей, но комары залетали через большую дверь, которую приходилось приоткрывать из-за страшной духоты. У двери стояло туалетное ведро. До Волховстроя доехали без задержек. Из Волховстроя я должен был ехать с Марией Георгиевной в Ленинград, откуда она собиралась отправить меня в Москву, а затем догонять дядю Славу. Комбинат эвакуировали частично в Джезказган, а частично в Норильск. Дядю Славу направили в Джезказган. В Волховстрое-2 все пути (не менее восьми) были забиты эшелонами, и все они направлялись в сторону Вологды, а не в сторону Ленинграда. Дорога на Вологду имела меньшую пропускную способность.

В Волховстрое я впервые увидел бомбёжку. 9 немецких бомбардировщиков появились в постоянно чистом голубом небе. Заревели прерывистые гудки паровозов. Люди высыпали из вагонов и прятались под вагонами, т.к. между путями было узкое место, и там была сплошная толчея. Мы с М.Г. сидели около колеса вагона, рядом со входом, где был деревянный трап. Появились три наших истребителя. Немецкие самолёты стали разворачиваться, сбрасывая бомбы (но не на станционные пути). И вдруг какой-то эшелон стал двигаться. Промежутки между рельсами были не равномерные, и много людей было на широком прогалке за начавшим двигаться эшелоном, через один путь от нас. Тот эшелон двигался очень медленно, люди старались перебраться под вагонами и попадали под колёса. Слышались жуткие крики. У нас всё обошлось благополучно. Через какое-то время, попрощавшись с дядей Славой, мы с М.Г. с двумя чемоданами и вместе со щенком пошли по путям к станции Волховстрой-1, откуда ходили пригородные поезда на Ленинград (120км). В сторону Ленинграда народу ехало совсем мало. Вагон был почти пустой. Здесь меня, видимо, добило зрелище разрезанных пополам мужчины и женщины. На обочине лежали только их верхние части туловища, прижатые к друг другу. У меня поднялась температура, и я почти отключился. М.Г. с трудом удалось уговорить кого-то довести нас от вокзала на машине. Благо до улицы Гоголя было не больше 10-15 минут езды. Всё это мне подробно пересказывала М.Г., которой из-за меня пришлось очень тяжело. День-другой я пролежал в постели, потом стал выходить на внутренний двор, и дня через три был абсолютно здоров. Все эти дни М.Г. пыталась дозвониться до мамы. Она была где-то в отъезде. Раза два я ходил с собакой загорать на пляж около Петропавловской крепости. Боялся, что меня там застанет тревога. Тревогу объявляли почти каждый день, но быстро давали отбой. Купаться я боялся, так как только недавно научился плавать. Во время тревоги всех прохожих загоняли в подъезды, и улицы моментально пустели. У всех подъездов стояли дежурные с повязками. Наконец М.Г. связалась с мамой, а она нашла какого-то военпреда, который должен был ехать в Москву, и был согласен взять меня. Он после телефонного звонка заехал за мной на машине. Щенок остался с М.Г. Она сразу, после меня, тоже уехала, оставив щенка соседям. Потом М.Г. рассказывала, что щенка съели во время блокады.

С военпредом мы целый день ездили по магазинам. Карточек не было, но в одни руки давали ограниченное количество продуктов. В очереди всегда стояли трое (я, военпред и шофёр). К вечеру мы приехали в Поповку (30 км от Ленинграда в сторону Москвы по Октябрской железной дороге). Какое было число, я не знаю. Немцы прекратили наступление на Ленинград 15 июля и возобновили его 8-10 августа. Нина с бабой Варей уехала из Москвы в эвакуацию в Уфу к дяде Ване 25 июля. Меня в Москве еще не было (я приехал только в последних числах июля или в первых числах августа). В Поповке находился завод НКБ, но другого, не порохового Главка. Меня поселили в маленькой заводской гостинице, мне казалось, что я был там совсем один. Я что-то читал, потом заснул. Меня разбудили, вещи в охапку и на машину. Подъехали к поезду, который был совсем пустой с закрытыми вагонами. Нам разрешили войти в вагон (он был плацкартный), мы расположились на матрацах на вторых полках. Я, наверное, опять заснул, всё это было ночью. Меня разбудил шум при посадке, когда вагон, пришедший в Ленинград, брали штурмом. Меня военпред успел перебросить на 3-ю полку. Вагон набился до предела. В проходах стояли или сидели на корточках. На нижних полках сидели, сколько уместились. На вторых полках было по два человека или с детьми больше. Только военпред был один на полке. Он был, по-моему, единственным военным в вагоне. В какой-то момент я в очередной раз проснулся и перевернулся, с меня полетели вещи, которыми меня закидали, на головы, стоявшим в проходе людям. Меня хотели скинуть с полки, но заступился военпред. Но лежать на полке можно было только поджав колени. Днём поезд начал то резко тормозить, то вновь разгоняться. И вещи и люди летели с полок. Окно было всё время открыто, его использовали и как туалет. Меня позвал к себе военпред, и я видел, как вдоль поезда очень низко пролетал немецкий самолет с открытым фонарём и лётчик в очках грозил, пролетая, кулаком. Вскоре после этого мы остановились на станции, где на соседнем пути догорал товарняк,  в вагонах которого были ящики с пивом. Военпред, выпрыгнув через окно, запасся пивом, затем его втянули в окно обратно. Я выпил бутылку пива  и опять заснул вплоть до Москвы.

В Москве во время тревог не было такого порядка, как в Ленинграде. На улицах продолжалось движение. Дома мы только один раз спустились в убежище в нашем подъезде (бывшая прачечная), а потом оставались в комнате. Стёкла на окнах были заклеены бумажными полосками. Вечером соблюдалась светомаскировка, окна закрывались плотными занавесками, управдом и дворники следили, чтобы свет не пробивался по краям занавеси. В первых числах августа работники наркомата и члены их семей эвакуировались в Челябинск. Помню, почти сутки простояли на станции Тургеневка, за Кинелью. Жилые дома были далеко от поезда, поэтому за продуктами и водой боялись отходить от поезда, вдруг тронется.

В Уфе меня встретил дядя Ваня. Приехали домой, там уже жила баба Варя. У дяди Вани была два сына, мои двоюродные братья: Лев, старше меня почти на год и младший Валька, который ещё не ходил в школу. Тётя Нюра работала в госпитале. Сохранилась ее фото 1941 года в форме военврача 2-го ранга. Дядя Ваня, хотя был не призывного возраста (он 1902 года рождения), записался добровольцем в народное ополчение, чтобы тётю Нюру оставили работать в госпитале, а не направили на фронт. Мы с Левой ходили смотреть, как ополченцы учились ходить в строю. Жили они в двухэтажном деревянном доме на 2 этаже. Сохранилась его фотография. Там была одна большая комната с окнами на Сенную площадь и от неё две маленькие комнаты с окнами на овраг. Дядя Ваня работал в с/х отделе совнаркома Баш.АССР. Перед отправкой на формирование дядя Ваня получил отпуск на несколько дней. Много времени он проводил с ребятами. Запомнились поездки на лодке, к реке Уфимка и, особенно, на реку Дёма. Река не широкая, по берегам большие лиственные деревья, склонившиеся к реке. Набрали много лесных орехов, для меня это было впервые в жизни, как и длительные плавания на лодке. В последний день перед отъездом были в городском парке на высоком берегу реки. Он много говорил со Львом, который оставался старшим мужчиной в доме. У дяди Вани не было военного образования, но как имеющего высшее образование, его направили в школу артиллерийской инструментальной разведки. В звании сержанта он воевал в составе артиллерийских частей. Погиб, ведя корректировку огня, находясь на передовых позициях пехоты, в феврале 1943 года в районе реки Миус (западнее Ростова).

Огород, во многом, обеспечивал питание семьи. Картошка была основной, каждодневной пищей. Много её было и на огороде. Было много репчатого лука и чеснока. Правда, ещё «сладкий» лук подкупали на рынке. Каждый день была картошка в разном виде, с луком и подсолнечным маслом. Редко добавляли по кусочку мяса или колбасы. На огороде рос также мак, который нам запрещали есть, но мы ели и после этого кружилась голова. Была своя капуста, морковь, свекла, огурцы, зелень. В августе и сентябре много приходилась помогать при уборке урожая. Для меня это было тоже впервые. В доме было печное отопление, здесь же готовили пищу и кипятили бельё при стирке. Расход дров был большой. Заготовка их на зиму занимала много времени и труда. Там я научился по настоящему пилить, мы пилили долгими часами, периодически сменяясь. Толстые дрова стоили дешевле, их было много. Их и пилить и колоть было тяжело. Кололи при помощи деревянных клиньев. Из сладкого чаще всего был мёд. Различали цветочный и липовый, который ценился выше. Это я пишу ещё по детским впечатлениям.

Мыться ходили в городскую баню, недалеко за оврагом. Жили мы на Сенной площади, которая находилась в конце улицы,  которая вела от центра города (ул. Ленина) вниз к мосту через реку Белую. На площади были стога сена. И там оформляли «призыв» лошадей в армию. Комиссия отбирала каких в строевые части, каких в артиллерию, а каких в обоз. На этой же площади собирали шампиньоны, ковыряясь в земле. Со стороны оврага, где протекал ручей, дом казался трехэтажным. Внизу были кладовки с погребами и большие поленицы с дровами на зиму. Со школой вышло не совсем хорошо. Мы со Львом сначала записались в школу ближе к центру, но нас оттуда перевели по месту жительства в школу семилетку, где большинство были татары и башкиры. Занятия начались где-то в середине сентября, уроков почему-то было мало, два-четыре в день.

Зимой мы катались на коньках, прикрутив их верёвками к валенкам. Я научился кататься прилично. Хорошо было скатываться вниз к реке по наезженной дороге. Вверх подниматься было тяжело, пытались железными крючками зацепиться за борт грузовых машин. Зимой иногда были сильные морозы с метелями. Снегу наметало у дома поверх забора, оставляя проход в виде тоннеля. 

11 декабря 1941 года маму перевели на работу в Моб. Плановое Управление на должность ст. инж.-диспетчера. Приказом по Наркомату № 143-ч в связи с созданием МПУ назначались руководящие работники управления и «для укрепления аппарата» откомандировывались 7 человек. Из них 6 человек переводились из разных предприятий Наркомата на работу в центральный аппарат, и только мама была переведена из 3 ГУ (порохового, что было всё-таки по её специальности)  в сугубо «канцелярское», как она выражалась, управление. Она стала постоянно работать в Челябинске. До этого она непрерывно занималась эвакуацией пороховых заводов. С 23 июня и до декабря 1941 года она только периодически заезжала в Москву, чтобы ехать в очередную командировку. 23 июня 1941 года Политбюро ЦК приняло решение о введении в действие мобилизационного плана по производству боеприпасов. К 65 предприятиям НКБ присоединялись 600 гражданских заводов. В Шостке был единственный завод по производству порохов для реактивных снарядов. Завод работал до октября 1941 года. За 17 дней он был эвакуирован. В основном, в Пермь на завод № 98. Часть оборудования передано вновь образованному заводу №512 в Люберцах под Москвой. Были эвакуированы пороховые заводы №52 (Шлиссельбург), №100 (Алексин Тульской области) и другие. Они перемещались в Казань (№40), Кемерово (№319), Красноярск (№580), Чебоксары (№320) и Новосибирск (№635). Потребовалась работа по налаживанию кооперации по комплектующим для этих заводов. Завод №14 г. Рошаль МО был почти сразу реэвакуирован. Завод №100  находился у немцев считанные дни.

Меня с кем-то переправили из  Уфы в Челябинск (около 500км), где меня встретила мама. Мы жили в центре города на улице Цвиллинга д.28, кв.9 на 1-м этаже с окном во двор, в отдельной маленькой комнате рядом с большой смежной, где жила другая семья. Я приехал в Челябинск за несколько дней до Нового года. После Нового года пошли разговоры о переезде Наркомата обратно в Москву. Со школой решили подождать. Никаких впечатлений о пребывании в Челябинске не осталось. Помню только, что ходил за хлебом по карточкам и за какими-то ещё продуктами. Ходил на почтамт на ул. Кирова, но каких либо друзей или знакомых не запомнил. Проезжая опзже Челябинск по пути из Миасса в Москву, я несколько раз заходил во двор дома, где мы жили (там на первом этаже было уже какое-то учреждение), вспомнил и магазины, куда ходил в январе 1942 года.

17 февраля 1942 года на маму и меня были выписаны командировки, что «На основании постановления СНК №193с командируются к месту постоянной работы». Руководство отраслью легче было проводить в Москве. Для меня в отдельной командировке было подписано «к месту работы матери». В 20-х числах февраля Москва была заснеженным полупустынным городом. На Большой Пироговской улице была баррикада, около булочной, с узким проездом для трамвая. На трамвайном сквере напротив Новодевичьего монастыря были аэростаты воздушного заграждения. На крыше девятиэтажного дома на Малой Пироговской (напротив рынка) располалась батарея зениток. Во дворе нашего дома всё было завалено глубоким снегом, только ко 2-му и 3-му подъездам вели узкие дорожки. 4, 5, 6 и часть центрального подъезда были отселены, вода из труб отопления слита. На кухне стояла печка-буржуйка для приготовления еды с отводом в стационарный дымоход в стене. Дрова, естественно, каждый находил себе сам. В нашей 342 комнате жили Зубковские-Фаляно, их отселили из 4-го подъезда. Гешка (на год младше меня) был опытным добытчиком дров.  На чердаках по всему дому, поверх насыпанной шлаковой теплоизоляции, были настелены деревянные дорожки. Их, и ещё, что было настелено на чердаках, хватило нам до конца зимы. С весны в поисках дров пришлось переходить на улицу. За диспансером были вырыты блиндажи, там нам при разборке доставалось мало, здоровые брёвна ворочали и пилили взрослые мужчины. Мы промышляли мелкими дровами, которые перевозили из Лужников. Перегруженные маломощные полуторки двигались медленно, и мы успевали сбрасывать 1-2 полена с машин. На кухне ночью появлялся газ, но таким маленьким огоньком, что его нужно было постоянно караулить. Давление временами падало, газ затухал, и можно было отравиться. Но газ бывал далеко не каждую ночь.

Воздушные тревоги были довольно часто. Но в нашей округе (кроме Большой Пироговской около штаба ВВС) попадания фугасок не было. Зажигалки также не вызвали пожаров в нашей округе. Весной у нас в доме разместилась часть пожарной команды из трех машин. Их экипажи расположились в помещениях младшей и средней групп детского сада. 

В комнате у нас в эту зиму своей печки не было. Было холодно, что определялось по пару изо рта. В доме для ребят было два тёплых места. Одно в подвальном проходе между 1-м и 2-м подъездами, куда выходила «отдушина» из котельной и где горела одна небольшая лампочка. Второе место это «элетросборка» за понижающим трансформатором в подвале 1-го подъезда (напряжение в доме было 120 вольт). Там были рубильники и «вставки» по подъездам, которые перегорали при повышенном расходе электричества. Тогда напряжение автоматически переключалось «на полнакала», и дядя Семён менял вставки. Он нас допускал только к своему столу у входа в «сборку», подальше от рубильников. На двери в «сборку» был нарисован череп и надпись «Вход воспрещён», но там было очень тепло. Мама была до позднего вечера на работе и иногда ездила в командировки. Школы в Москве начали работать только с осени 1942 года. Дома была одна няня, и я все дни болтался с ребятами, которых было всего пять-семь примерно моего возраста. О них я напишу позже.

Чем питались, я затрудняюсь сказать. Жили только на то, что давали по карточкам. На рынке ничего не покупали. Там цены по нашим понятиям были безумные, а денег у нас не было. Мама получала мало и каких-либо спецпайков у неё не было. Она обедала в столовой наркомата, куда была прикреплена её столовая карточка. Я иногда ездил или ходил к ней в столовую  на угол улицы Кирова и Банковского переулка, где она на меня брала вторую порцию супа и пыталась выделить мне часть своего второгого блюда. Что касается хлеба, то мы были прикреплены к булочной-пекарне на Б. Пироговской. Там давали и белый, и чёрный хлеб. У меня до 14 лет была детская карточка, а по иждивенческой в тот год, по-моему, белого хлеба не давали. Весной появилась зелень. За загородкой на газоне у диспансера няня и я иногда собирали лебеду, крапиву, иногда попадался щавель.

Летом каждый день ходили купаться на пруд к Монастырю или на стадион «Каучук» в Лужниках за насыпью окружной железной дороги у моста. Там кругом были огороды, и мы что-нибудь да перехватывали. В сентябре мама ездила к Нине в Ижевск, когда она была в роддоме. Командировку, которая сохранилась, ей выписал Василий Павлович (отец нининого мужа Васи), который работал 1-м зам. наркома Миномётного вооружения. Нина показывала маме сына через стекло. Её задержали в выписке из роддома. Мама уехала в Москву, а сын у Нины вскоре умер в роддоме.

С сентября меня определили в школу №51, недалеко от клуба «Каучук». Там тогда была семилетка с раздельным обучением. В этой школе в 1954 году начинала работать Римма. Директором школы у неё тогда была ее тетя - Надежда Иосифовна Поздняк. У Риммы в классе одно время учился Александр Рагулин, будущий легендарный хоккеист, до перехода в школу-интернат. Я записался в 6-й класс, хотя  учился лишь 3 месяца в полутатарской школе. Начали мы учиться фактически только с октября, в сентябре старшие классы занимались заготовкой дров для школы. Грузили дрова на машину в Лужниках и разгружали у школы, укладывая в поленицы в закрытом школьном дворе. Я не всё понимал, что требовалось по предметам, которые начались в 5-м классе. В школу ездили на трамвае, конечно, бесплатно, цепляясь на подножки с той или другой стороны трамвая. Пробовал ездить за трамваем на коньках, пряча потом, коньки в школьную сумку от противогаза.

Нет больше никаких документов по 42 году, как и записей в маминой трудовой книжке. Осенью 1942 года у нас в комнате поставили буржуйку, с выводом трубы в окно, где вместо стекла в одном квадрате был вставлен железный лист и такой же, но с отбортовкой, был на полу. Во время воздушной тревоги никто в убежище не спускался. Я часто проводил это время на чердаке, видно мамы не было дома. Там были ящики с песком и бочки с водой, но ни одной зажигалки мне не пришлось увидеть. Мы собирали осколки от зенитных снарядов, которые порядком дырявили крышу. Один раз, когда поехал к маме обедать, видел на Кировской следы разрушения от трёх фугасных бомб. Они легли рядом. Одна сильно разрушила дом рядом с телефонной станцией, другая упала на «пятачек» где днём стояли машины Наркомата, а третья полностью разрушила трехэтажный дом, рядом с бюро пропусков Наркомата, на углу Кривоколенного переулка. Во всех домах кругом были выбиты стёкла и их осколки толстым слоем были под ногами.

На Б. Пироговской бомбы не разрушили ни одного дома. Они упали на улицу и в сквере перед клиникой. Воронка была только на трамвайных путях, которые быстро восстановили. Это была важная грузовая, трамвайная линия. Трамвайные пути ещё до войны продлили от нашего «кольца» около Ново-девичьего монастыря  вниз в Лужники к заводу «Оргметалл». Там изготавливали, из легированной стали большие конструкции для каркаса строящегося «Дворца Советов». Этот каркас поднялся перед войной на уровень 5-го этажа. В 1942 году их начали разбирать и перевозить на специальных, трамвайных платформах обратно на завод, где их переплавляли на броневые листы для танков, орудий и пр.

Теперь о тех, кто жил в нашей квартире в 1942 году. В 346 комнате жила Клавдия Филипповна. Её муж Захар Петрович эвакуировался с заводом, где он работал мастером-станочником, в 1941 году в Сталинград, а потом на Урал. С ним уехали две дочери (старшая Люся –мне ровесница, младшая Галка, лет на 5-6 моложе). К.Ф. работала поваром в детском саду в соседнем доме, куда до 1961 года ходила Иринка. У К.Ф. всегда была вкусная еда, что было заметно в кухне, да ещё к ней приходил пожарник с большими свёртками. В комнате 345 поселился пришедший с фронта после ранения Пётр Николаевич Карпов. Дома он рисовал маслом картины, а работал кем-то на заводе «Каучук». Он женился на работнице заводской столовой. Дуся была очень спокойная и добрая женщина, у них уже родилось двое ребят, когда они в году 1949-1950 переехали из нашей квартиры.

В 1942 году летом я несколько раз был на даче у Андреевых. Дача была на Левобережной, на самом берегу канала. Через калитку был выход к берегу канала, где в этом месте был песчаный спуск в воду. В других местах весь берег был обложен камнем. С берега был виден ж.д. мост через канал. Глеб, племянник Василия Павловича, рассказывал, что немецкая разведка на мотоциклах выскочила в этом месте к мосту. И это было ближайшее к Москве место, куда доходили немцы. Глеб был старше меня примерно на год. Мы ходили с ним купаться. Как-то я плыл за ним и обернулся, когда до другого берега было уже ближе, чем до нашего. Так я впервые переплыл канал, который был шире Москва-реки,  которую я боялся переплывать. С тех пор я стал плавать на любые расстояния. Запомнилось, когда въезжали в Москву с Василием Павловичем и остановились у контрольного пункта перед Соколом, как патрульные вытягивались, отдавая честь. Удостоверение было подписано Сталиным. Сталин подписывал Удостоверения Наркомам и их первым замам.