Завьялов Владимир Семенович

СМИРНОВА-4

Начинался 1954 год. Перед самым Новым годом приехала Римма. Мы с ней до свадьбы были у Нины с Васей. Нине Римма очень понравилась. Мы подали заявление и были записаны на 5 января. Нашими свидетелями в были Алла и Женька Любицкий. Была Юлька, а кто еще – не помню. Фотографий почему-то не делали. После ЗАГСа поехали в кафе «Националь», где, кроме шампанского, ничего не пили. Оттуда на такси поехали на Мытную, там был накрыт стол. Нас попросили показать брачное свидетельство, а его не оказалось, как и римминой сумочки с нашими паспортами. Народу было немного. Не понимаю, почему не сделали ни одной фотографии. С моей стороны были только мама и Нина с Васей. Много пели. Нина аккомпанировала на пианино. Ночевать поехали на Усачевку. Разбудил нас утром шофер такси, который привез наши документы. Он уже до этого побывал на Мытной.

Вот с такого приключения началась наша совместная жизнь. Числа 10 января Римма уехала в Медногорск. Я провожал ее только до поезда, у меня в это время шла сессия. Считали, что расстаемся ненадолго. В феврале у меня должно было пройти распределение. По получению направления на работу, я должен был отослать его Римме, после чего она имела право отбыть к месту работы мужа. Когда у меня в группе узнали, что я женился, Витька Евланов решил, что и ему пора – они с Люсей дружили еще со школы. Юля в начале февраля познакомилась с Серегиным, а в конце февраля они уже расписались. Когда Римма отнесла мое направление на работу в свою школу, ее уговорили проработать до мая, так как невозможно было найти замену. Хозяин римминой квартиры попросил меня купить и переслать ему мотоцикл, что я и сделал, правда со значительными трудностями.

Учеба на 5 курсе была очень интересная. Было много спецпредметов. Много занятий проводилось в демонстрационном зале, где были представлены образцы ракетной техники и ее агрегаты. В.Н. Челомей вел для нашей группы курс «Крылатые ракеты дальнего действия». Читал очень интересно. Одевался он изящно, всегда  в белой накрахмаленной рубашке с красивыми галстуками, и было впечатление, что на лекцию он приходил прямо из парикмахерской. Его семинары часто проходили в форме беседы, у него с группой сложились хорошие, почти дружеские отношения. Однажды он пришел радостный и сообщил, что ему дали КБ в Смоленске и предложил подавать заявки на работу в этом КБ. Из нашей группы не согласился, но из других пошли. Челомей до 1951 года имел маленькое КБ, которое разрабатывало ракеты на основе немецкой ФАУ-1. Новое КБ в 1953 году ему дали под  разработку ракеты со складывающими крыльями, которая стреляла из трубы. В начале 1960-х годов, когда Челомей работал уже на Филях и в Реутово, я с группой работников нашего предприятия был в каком-то кафе на ВДНХ. Там челомеевцы отмечали награды. Меня удивило, что среди ребят, которые кончали вместе со мной или на год раньше, уже были Герои Социалистического труда.

Я был распределен в п/я 989 (НИИ-88) в Подлипках. Из группы я был только один, с нашего потока было еще четыре человека. Куда нас распределили, и чем там нам предстояло заниматься, мы не имели ни малейшего понятия.

У мамы 1954 год по работе прошел спокойно. Она пользовалась уважением среди сотрудников Дома техники МОП. Выдвигалась на доску почета, награждалась грамотами. Кажется, даже болезни несколько отпустили. Дома делали перестановку, готовили 342 комнату к приезду Риммы. Выкинули металлическую кровать, купили диван-кровать, хороший полированный гардероб с большим зеркалом. В мае у меня началась последняя сессия, и в ней последним экзаменом стояла газодинамика. Я готовился основательно (вместе с Любицким). У меня был уже взят билет на поезд, но на каком-то выводе формулы я запутался, мне поставили «двойку» и предложили придти через два дня. Пересдавать экзамен пришли с Оськой Абдурагимовым, правда, он пересдавал с 4 на 5. Билет у меня был в кармане и поезд отходил через несколько часов. Я ответил все по билету, а он меня все спрашивает и спрашивает. Думаю, он хочет меня специально засыпать. Я ему сказал, что я же все ответил и что мне кроме «тройки» ничего не нужно. Он, оказывается думал, что это я пересдаю 4 на 5, а не Абдурагимов. Он поставил мне тройку, хотя я отвечал минимум на 4. Но мне было все равно. Стипендию у нас с тройками платили с 4 курса.

Когда я приехал к Римме, у нее еще несколько дней шли экзамены. Хозяин римминой квартиры предложил мне покататься на мотоцикле. Объяснил, как заводить, трогаться, переключать скорости и тормозить. Я быстро освоился. Дороги там совершенно пустынные и только одна с хорошим покрытием до Ракитянки. Мотоцикл в поселке – просто незаменимая вещь. На речку можно проехать только на мотоцикле. Общественный транспорт ходит только по трассе Медногорск-Ракитянка, да и то крайне редко. Собственных легковых машин не было. Но мотоциклы были у многих. «Урал» с коляской там был такой же роскошью, как сейчас «Мерседес», его выпускали на основе немецкого «БМВ». Он был с карданной передачей. Но и «ИЖ-49» считался хорошим мотоциклом. За день до отъезда из Медногорска я ехал с приятелем Негинского  Гринбергом и поздно заметил канаву, которую прокопали для прокладки кабеля. Я перелетел через голову и ударился спиной, Гринберг отделался благополучно. У мотоцикла были только мелкие повреждения. А у меня что-то случилось с поясницей, передвигался с трудом и ничего не мог поднять.

Надо сказать, что еще в 1949 году я учился вождению в центральной Московской автошколе, много и успешно практиковался в езде на полуторке. Изъездил все округи в районе Белорусского вокзала. Экзамен на вождение сдавал в Колпачном переулке зимой. Нужно было трогаться в гору. Я мало давил на газ и три раза заглох. Пересдавать я не пошел. Так и остался без профессиональных прав.

У Риммы накопилось порядком вещей. Хорошо, помог Негинский с приятелями. Так заканчивалась моя холостяцкая жизнь. Еще в 1952 году я мог себе позволить начать самостоятельно заниматься музыкой. Правда, меня хватило только на несколько месяцев. Самое главное, кончалось мое регулярное чтение художественной литературы. Правила читать в день по 100 страниц я старался придерживаться с 1945 года. Читал литературу русскую и западную, прозу и поэзию. Перечитал всего Пушкина и Лермонтова. Из «Евгения Онегина» знал наизусть первую главу. У Лермонтова больше нравилась проза, особенно «Герой нашего времени». Я прочел всего Шекспира и Шиллера, что были в наших академических изданиях. Нравились многие стихотворения Маяковского, особенно «Христофор Колумб». Много прочел книг из серии «Жизнь замечательных людей». Перечитал все, что издавалось о Наполеоне и его соратниках Талейране и Фуше. Прочел в «Историю дипломатии» и «Историю философии». Всего не перечислить. Выступал на литературных диспутах. Запомнились кое-какие негативные моменты. В 10 классе, когда на диспут приезжали специалисты из Литературного института, я искренне выступал против того, как Зощенко показывает «советского человека». В 1950 году на встрече с Юрием Трифоновым в актовом зале МВТУ я спрашивал у него, почему отрицательные герои представлены по-человечески, а положительные ходульно. Читать я продолжал и впредь, но не в таком объеме и не так регулярно.

Когда в июне мы приехали с Риммой, на Мытной первым делом познакомились с Серегиным. Он мне очень понравился. Решили в отпуск съездить вчетвером, я с Риммой и Юлька с Серегиным. Мы так расхвалили Канев, что решили поехать туда, по прошлогоднему маршруту – поездом до Киева, а оттуда до Канева пароходом.

Сохранилось письмо, которое я послал маме из Канева. «24 июля 1954 года. Здравствуй, дорогая мама. Вот только сейчас собрался написать тебе письмо, а то все было «некогда». Погода стоит здесь не очень хорошая, а некоторые дни совсем нет солнца. В прошлом году не было ни одного облачного дня. Тот островок, где мы все время были в прошлом году, сейчас вырубили, да и Днепр примерно на полметра обмелел. На острове стало совсем неважно, мы теперь туда и не ходим, а ходим на общий городской пляж. Вот сегодня с утра все небо заволокло тучами, и даже прошел небольшой дождь. Мы сейчас сидим и ждем у моря погоды, чтобы пойти на пляж. С продуктами здесь в этом году также хуже, но фруктов значительно больше и они дешевле. Я здесь уже прочел еще раз «Хождение по мукам» и «Мартин Иден», книги брали в библиотеке. Один раз ходили в кино, оно летнее, открытое, смотрели «Тайну крови». Один раз ездили на лодке по Днепру, но лодка попалась неудачная, так что особого впечатления не осталось. Вот ты говоришь, чтобы я привез вишни, но как это будет выглядеть, не знаю, говорят, что она быстро портится, а нам два дня быть в дороге. Ну, может быть, и не испортится, хотя вишня уже отходит, и все ягоды будут и так перезрелые. Вообще, посмотрим. Обратно мы поедем, скорее всего, через Золотоношу и поедем числа 1-го. Питаемся мы очень даже нормально, но денег тратим кучу и все только на еду. Я, пожалуй, не буду сейчас писать Нине, а как приеду в Москву, так и напишу. Я вот совсем не понял, зачем Ляле нужно было приезжать на такой короткий срок, она ведь собиралась приехать в первых числах августа. Ты вот зря затеяла с ремонтом, уж лучше было его делать, когда я приеду. Ну ты сейчас, надеюсь, не болеешь? Вот и правильно. Ты поскорей бери отпуск, да отдохни где-нибудь. На счет путевки в подмосковный санаторий ничего нельзя сделать? У Риммы вроде неудачно складывается с работой, видно, придется искать еще где-либо место. Вишня у нас здесь дешевая, но мне она уже надоела, я ее почти не ем. Ем только абрикосы, они стоят 20 рублей ведро, но везти их тоже нет возможности, они ведь не пролежат и двух дней. Везти вишню в стеклянной таре также нет смысла. Ну, вообще посмотрим перед отъездом. А так мы живем вполне нормально, весело. Вообще все хорошо. Мне никто из ребят не звонил? Ну, всего хорошего, не болей. До скорой встречи. Привет от Риммы. Подпись».

В этот год шло заполнение Киевского водохранилища, и Днепр здорово обмелел. Собирались строить Каневскую ГЭС, вырубали деревья в будущей зоне затопления. В дальнейшем от строительства ГЭС отказались, но все деревья по низким берегам и протокам Днепра были вырублены.

О римминой работе. В Москве оказался переизбыток учителей истории. Несмотря на то, что Надежда Иосифовна работала директором школы и имела влияние на РАНО, Римме не удалось устроиться штатным преподавателем в школу. Она пошла работать старшим пионервожатым в школу № 51 на Плющихе, где директором была Надежда Иосифовна, с правом замещать учителей истории, отсутствующих по каким-либо причинам. Дома Римма привыкала жить в коммунальной квартире. Она никогда и ни с кем не спорила и к ней относились тоже хорошо. Остались фото Гали Скрынниковой и ее подруги Светы Ничипорук (с Олегом у нее в фамилии разница в одну букву). Они собирались в 345 комнате. Галкин жених учился в Военной политической академии, а будущий муж Светки Виктор Царев – футболист и будущий капитан команды «Динамо». Галка была простая добрая девчонка, Светка была похитрее и поумнее.

У меня с сентября началась преддипломная практика. Теперь надо рассказать, куда я попал работать. НИИ-88 (п/я 989) был образован в мае 1946 года Постановлением Совета министров за личной подписью Сталина как головная организация по созданию ракетного вооружения. Этим же Постановлением были определены его основные  «смежники»: Пилюгин, Рязанский, Глушко, Кузнецов, Бармин и Государственный центральный полигон МО (генерал Вознюк). Первоочередной задачей было создание по восстановленной документации баллистической ракеты ФАУ-2 и зенитных управляемых ракет «Вассерфаль», «Рейнтохтер» и «Шметерлинг» и их дальнейшее развитие. Это было вызвано опытом последних двух лет войны. У англичан не было защиты от ракет ФАУ-2, а у немцев эффективной защиты от бомбовых ударов (систему зенитных управляемых ракет (ЗУР) они не успели развернуть). Эти задачи были крайне актуальны для СССР в 1946 году, когда американцы обладали ядерным оружием, а их бомбардировщики с баз в Европе и Турции могли беспрепятственно летать над территорией страны. Высота их полета была недостигаемой  для нашей истребительной авиации и зенитной артиллерии. Первым  директором института был назначен генерал-майор Гонор, который жил на Большой Пироговской улице и с чьим сыном я учился в 1946 году в 8 классе школы № 23. В 1954 году институт состоял из ряда научно-исследовательских отделов и трех ОКБ. Директором института был Спиридонов, сменивший в 1954 году Янгеля, который после недолгого пребывания на посту директора был назначен Главным конструктором ОКБ-586 в Днепропетровске, где я годом раньше был на практике. В институте Главными конструкторами были: ОКБ-1 Королев, ОКБ-2 Исаев, ОКБ-3 Севрук. Институт имел 2 филиала: № 1 в Осташкове и № 2 в Загорске, там вместе с интернированными немецкими специалистами восстанавливалась документация на перечисленные выше ракеты и стенды для отработки двигателей ракет.

Из нашей группы (ЖРД) в институт был распределен только я один, остальные были ракетчики (1 и 2 группы специальности «2»). В отделе кадров нас распределили по подразделениям. В ОКБ-1 попал Володька Зайцев; в НИО института Олег Климонов, Вася Макушин, Юрка Фролов; в ОКБ-3 я, Коля Бойченко, Майя Климонова и жена Макушина (забыл, как ее зовут). Преддипломную практику я проходил в отделе огневых испытаний двигателей. Отдел частично работал, частично был в процессе монтажа. Эта испытательная станция, как ее называли, была построена по последнему слову еще немецкой техники. Практика была интересной и «настоящей». Сдавал зачет по пневмогидравлическим схемам стенда и станции и по порядку подготовки и проведению огневых испытаний. Руководителем моего дипломного проекта был определен Сергей Дмитриевич Гришин, который преподавал у нас в МВТУ один из спецкурсов. В ОКБ-3 он был начальником сектора перспективного планирования разработок. Темой моего проекта была разработка двигательной установки двухступенчатой ЗУР. Первая ступень была твердотопливная. Впоследствии этот тип ракеты стал самым массовым. Ими сбивали американские Б-29 во Вьетнаме, и они долгое время состояли на вооружении во многих странах. Вскоре Гришина назначили заместителем Главного конструктора по испытаниям вместо Г.М. Табакова. Табаков стал заместителем Главного инженера института, но фактически готовился стать начальником и директором научного испытательного института, создаваемого на основе филиала № 2 в Загорске. По диплому меня консультировал Иван Васильевич Кострюков, который позднее был секретарем парткома института, а после аварии в 1959 году на долгие годы Главным инженером института. Мой кульман, на котором я чертил листы дипломного проекта, поставили в маленьком, узком кабинете начальника конструкторских отделов Виктора Васильевича Казанского, находившегося в длительной командировке. Я его видел всего раза два. Впоследствии он работал в ЦНИИМаш, руководителем подразделения, определяющего стартовые позиции баллистических ракет и проекты шахтных комплексов.

Коротко о ребятах, которые были распределены вместе со мною в НИИ-88. Витька Легостаев был распределен в НИИТП, а потом вместе с Раушенбахом перешел в ОКБ-1. Там он попал под начальство Бориса Евсеевича Чертока. Впоследствии он, как разработчик системы управления, стал фактическим руководителем программы «Экспериментальный полет «Аполлон»-«Союз»» (ЭПАС), или проекта «Союз»-«Аполлон». Я приезжал к нему, когда нужно было вписать в проект графика ВПК пункты, касающиеся нашего предприятия. В 1982 году, возвращаясь из гаража, я увидел на остановке автобуса его и Чертока, которых подвез до ВДНХ. Они поинтересовались, как мне нравится мой «Москвич 2140-люкс». У них были собственные «Волги», и они сходились во мнении, что машину нужно менять каждые 4 года. Последние годы Витька (Виктор Павлович Легостаев) работал заместителем Генерального конструктора и заместителем Генерального директора НПО «Энергия». В начале 1993 года я пытался с ним встретиться и поговорить относительно объединения наших фирм, вернее, о присоединении КБХМ к НПО «Энергия». Мы поговорили по телефону, он спросил, говорю ли я с согласия руководства. Я ответил, что хотел бы поговорить неофициально. После этого на все мои звонки после того, как я представлялся, отвечали, что его нет или у него совещание и т.п.

Володька Зайцев работал в проектных отделах. Я с ним встречался по работе, когда прорабатывались вопросы нашего ответа на программу Стратегической оборонной инициативы (СОИ). Это был отдел повышенной секретности. Он был начальником сектора. После закрытия этих работ он попросил Легостаева взять его к себе. Он работал начальником службы контроля. Мы неоднократно ездили с ним на электричке по вечерам после работы в Москву. Он жил в доме правительства на Серафимовича. У него в то время умерла жена, которая училась вместе с нами, но не помню, где работала. Легостаев обещал ему работу, несмотря на пенсионный возраст. Правда, когда я в 1993 году звонил Легостаеву, Зайцев уже не работал.

Олег Климонов был вратарем нашей курсовой футбольной команды. Его распределили в отдел прочности института. Он был заместителем Кармишина, патриарха отрасли прочности и заместителем Председателя межотраслевого совета по прочности. Я с ним встречался регулярно, особенно когда работал по Н-1. Все наши статические и динамические испытания крупногабаритных изделий проводились в ЦНИИМаш. Олег до конца жизни оставался добрым, отзывчивым и скромным человеком. Его тянули «за хвост», чтобы он защитил кандидатскую диссертацию, от защиты докторской он отказался наотрез. У него был скромный домик в садовом кооперативе ЦНИИМаш в Мураново. Его жена Майя работала уже в пенсионном возрасте в 8 отделе КБХМ. Она была прекрасным компоновщиком, обладала исключительным пространственным видением. Она давно хотела уйти на пенсию, но ее всякий раз уговаривали еще немного поработать. Я был у Олега на похоронах (он умер неожиданно от инфаркта). В это время Майя уже была на пенсии.

Вася Макушин попал в отдел института, занимавшийся разработкой предложений по развитию стратегических вооружений. По этому направлению он и проработал все время. В конце 1980-х - начале 1990-х годов он был заместителем начальника отделения (начальником был Г.С. Летучих). Занимал большой кабинет в «директорском коридоре». При встречах по работе он был корректно вежлив, но не более. Видимо, работа со сверхсекретными материалами наложила отпечаток и на его общение с «посторонними» лицами. Его жена какое-то время работала в КБХМ в 9 отделе проектирования стендового оборудования.

Юрка Фролов играл в центре защиты нашей курсовой команды. Проработав какое-то время в одном из отделов института, он перешел на работу в КГБ. Затем через много лет вновь вернулся на работу в ЦНИИМаш, где работал в отделе координации и анализа работ (КАР) и занимался годовым тематическим планированием фундаментальных НИР отрасли. По этим вопросам я с ним регулярно встречался, до его ухода на пенсию.

Коля Бойченко всех защищавших дипломы в ОКБ-3 (и нас, и выпускников МАИ) отмечать успешную защиту пригласил к себе. Он тогда жил в Монино, где работал его отец-полковник. Бойченко распредели в КБ, в отдел В.Я. Малышева. В этом отделе он проработал всю жизнь. Он был прирожденным конструктором. Из нашей группы таким прирожденным конструктором был только Володька Чернышев. Я с Бойченко работал в тесном контакте все время. У него было 30 или 40 изобретений, некоторые из них просто уникальны. Он был примерным семьянином. Его жена работала в ОНТИ КБХМ. Они не только каждый день ходили вместе на работу, но и в обед вместе гуляли по примыкающему к КБХМ лесопарку. Он в числе последних получил участок в Желтиково и быстро построился. Пожить там он толком не успел. В выходной день они с женой гуляли по лесопарку. Они зашли далеко в глубь, и внезапно у жены случился сердечный приступ. Она упала и потеряла сознание. Он пытался вынести ее на людное место и позвать на помощь кого-нибудь. Пока пришла помощь, прошло много времени, и жену спасти не удалось. Через три недели после ее смерти он умер в результате обширного инфаркта.

Теперь что касается меня. Я был тоже намечен к распределению в конструкторский отдел. В это время в отделе огневых испытаний, на стенде № 4 проводили межведомственные испытания топлив для ЖРД, которые в различных институтах Союза нарабатывались в лабораторных условиях по несколько десятков килограммов. Сравнительные испытания проводились на камере сгорания СО.9-29, конструкции Исаева и КС С3.25, конструкции Севрука. Испытания проводил Ведущий инженер испытатель Борис Павлович Пикалов. На фронте он был командиром дивизиона «Катюш». У него кроме орденской планки был всегда Гвардейский значок и изящная военная форма. Он со своей решительностью что-то напутал при подготовке испытаний и испортил образцы топлива, которые нарабатывали долгие месяцы. Был большой скандал. Пикалова уволили с предприятия. Он перешел к Исаеву и стал заниматься отработкой двигателя 1 ступени для «Бури». Заместитель Главного конструктора по испытаниям Гришин решил вместо него назначить меня ведущим инженером-испытателем. Все остальные ведущие были опытными работниками (помимо меня, их было 7 человек). Одни пришли с фронта, другие во время войны работали на авиационных заводах. В 1948-1949 годах они проходили краткосрочные курсы при МВТУ по подготовке специалистов для ракетной техники, где семинары и лекции проводили все руководители отрасли, включая и С.П. Королева.

Начальником отдела был Виктор Петрович Беляков. Он был очень грамотным специалистом и прекрасным организатором и руководителем. Впоследствии пройдя ЦНИИМаш и НИИХИММАШ, он стал Генеральным директором НПО «Криогенмаш», академиком и вице-президентом Международной Криогенной Федерации. Заместителем начальника отдела в первые год-полтора был Гладких. У него не было инженерного образования, он пришел из КГБ. Ему было лет 50, и занимался он хозяйственными вопросами. Работал он добросовестно и к подчиненным относился очень чутко. Беляков, который не отличался сентиментальностью, а был сугубым прагматиком, относился к нему очень внимательно. Видно, он знал, что Гладких тяжело болен. Сам Гладких вел себя так, что никто и не подозревал о его болезни. Он болел за «Динамо», ходил в компании на стадион, играл в преферанс и был открытым, общительным человеком. Он продолжал работать почти до самого конца. Примерно за неделю до смерти мы приехали навестить его, а вернее, проститься. Жил он в переулке рядом с Чистыми прудами. Хоть он уже и не поднимался с постели, предложил сыграть партию в преферанс. Остался в проигрыше. Я не хотел брать деньги, но он очень обиделся, не любил, когда его жалели. Это была первая смерть, с которой я относительно близко соприкоснулся в своей сознательной жизни.

Начальником группы автоматики был Николай Иванович Иванов. Толковый грамотный инженер, хороший хозяйственник, уважающий начальство и строгий со своими подчиненными. После смерти Гладких его назначили заместителем начальника отдела. Ростом он был примерно 190 сантиметров, очень любил играть в волейбол. На фронте воевал один день. В 1941 году его часть с хода бросили в бой на Калининском фронте, в котором он был тяжело ранен. Около года провалялся в госпиталях, а потом пошел доучиваться в МАИ. Одна пуля так и осталась у него в сердечной мышце, волейболу не мешала. Болел он за «Спартак», как и Беляков.

Начальником группы электрических измерений был Рем Васильевич Старых. Он был самый молодой из фронтовиков. Воевал только с конца 1943 года в морской пехоте Черноморского флота.

Начальником группы манометрических измерений был Сергей Георгиевич Миронов, он, по-моему, не был на фронте, а работал на авиационном заводе. Окончил вечернее или заочное отделение политехнического института. Когда я пришел работать в отдел, он был секретарем партийной организации отдела.

На 3 стенде ведущим был Глеб Борисович Цветнов. Он серьезно занимался наукой и впоследствии перешел в отдел холодных испытаний, где защитил диссертацию одним из первых в ОКБ. Защита диссертаций у конструкторов считалась баловством и не поощрялась руководством. После его ухода меня перевели на 3 стенд. На 4 стенд вернулся Сергей Сергеевич Алиманов. Он работал на нем еще до Пикалова и ушел вместе с Табаковым в аппарат Главным инженером института. Он окончил МАИ, как и его брат-близнец Лев, который работал ведущим на 5 стенде. Они были 1924 или 1925 года рождения. На фронте не были. Это были довольно жадные до власти люди, которые считали себя выше других. Лев имел отдельную квартиру в Калининграде (сейчас наукоград Королев), что было редкостью. Он получил ее, когда работал заместителем Секретаря Комитета ВЛКСМ Института, когда Секретарем был В.П. Макеев (будущий дважды Герой, академик, член ЦК КПСС и т.д.). Мы с Риммой отмечали один раз какой-то праздник в этой квартире.

На 2 стенде ведущим был Петр Дмитриевич Петрищев. На фронте он не был, так как вместо одного глаза у него был стеклянный протез. Он ни с кем на работе не общался, в компаниях участия не принимал. Был очень хозяйственный мужик, поскольку родился и вырос в деревне. Его первый гараж был шедевр. Он его вырыл трехэтажным: на верхнем стояла машина и масса полок и шкафов с ящиками для инструментов, деталей и всевозможной арматуры; на втором этаже была столярная и слесарная мастерская и комната отдыха; а на третьем – погреб с разными продуктовыми заготовками. Грунт там был песчаный, что обеспечивало сухость, а для второго и третьего этажей он сконструировал отдельную вытяжку.

6 стенд вел был Михаил Александрович Соловьев. На фронте он потерял ногу ниже колена и ходил на протезе с палочкой. Физически он был очень здоровым, но из-за ограниченной подвижности не принимал участия в компаниях и не выпивал на работе (как и Петрищев).

Кроме стационарных, были оборудованы два стенда для испытания двигательных установок (ДУ). На одном был ведущим Антон Давыдович Тавзарашвили. В октябре 1941 года он в составе рабочего батальона студентов МВТУ попал на фронт. После разгрома немцев под Москвой его направили в артиллерийское училище, войну он закончил капитаном, с тремя боевыми орденами. На другом стенде ДУ ведущим был Ефим Григорьевич Ланда, его не брали в армию, так как у него очень плохое зрение (6-8 диоптрий минус).

На стенде в моем подчинении было 5 человек: начальник стенда, два старших механика и два рядовых механика (сохранилась фотография). Все они были опытными работниками высокой квалификации и посматривали на меня с хитринкой: мол, а что ты-то умеешь делать? Никто меня не обучал практической работе. Беляков на оперативном совещании представил меня, посоветовал посмотреть, как другие ведущие готовят испытания и уточнять у них то, что не понятно. Но у каждого был свой собственный подход к работе и своя специфика тех или иных испытаний. Я все постигал методом проб и ошибок. Ошибки выливались во взрывы во время испытаний, и только после этого Беляков интересовался, как я готовил испытание. В самом простом случае при испытании нужно было обеспечить: надежный запуск с соответствующим опережением одного из компонентов, нужное давление в КС и соотношение компонентов (окислителя и горючего).  В задании на испытание я указывал только порядок срабатывания кранов окислителя и горючего на пуске и давление в баках для поддержания режима. В отделе была механическая мастерская, где по моим эскизам изготавливали различные детали (довольно простые: фланцы, переходники и мерные шайбы и др.). Так из беззаботного студента я превратился в руководителя небольшого коллектива, проводящего работу с высокотоксичными компонентами, высокими давлениями по жидкости и газу и с соблюдением техники безопасности на каждом шагу. Но, самое главное, я должен был обеспечить конструктору нужный режим проведения испытаний.

Теперь опишу, как отразилась работа в Подлипках на весь последующий уклад моей жизни. Рассмотрим с нескольких сторон. На первое место я бы поставил фактор времени. Дорога от дома до работы занимала примерно 2 часа (плюс-минус 10 минут), Это на протяжении почти пятидесяти лет. Подъем в 6 утра, отъезд около 7, приезд около 9 (это в среднем). При работе на стенде у меня был шестичасовой рабочий день, в то время как у всех он длился 8 часов. Работа на стендах начиналась в 9 часов и официально заканчивалась в 16. Но вовремя почти никогда не уходили. В КБ начинали работать в 8.30, а заканчивали в 17.30. В 10 часов вечера мне нужно было уже ложиться спать. Вечером был семейный ужин. Утром я никогда не будил Римму и завтракал один. В будние дни (их было в первые годы 6 в неделю) походы в гости или в кино были ограничены. Пока мы жили на Усачевке, воскресное утро уходило на баню. В дороге на работу и с работы я старался читать. Читал везде, даже на эскалаторе в метро. В течение 40 лет от станции до работы и обратно я ходил пешком (это 20-25 минут быстрым шагом). Дефицит свободного времени постепенно отделял меня от старых товарищей по месту жительства.

Теперь о финансовом аспекте, который тоже можно рассматривать с нескольких сторон. Дефицит свободного времени и сверхурочные работы в первые годы не давали возможности делать плановые покупки продуктов. С самого начала у нас с Риммой был установлен такой порядок: я ей отдавал всю зарплату (практически без заначек), а она выдавала мне ежедневно деньги на проезд и на обед. У меня всю жизнь не было своего кошелька, деньги я держал только в карманах, так как это была мелочь. Что касается зарплаты во время работы на испытательной станции, надо сказать, что все ведущие инженеры-испытатели были оформлены по штатному расписанию начальниками групп  (в группу входила стендовая бригада) с окладом 2100-2300 рублей. Сергей Алиманов, вернувшийся после работы у Табакова, был начальником сектора с окладом 2500 рублей. Мне был установлен оклад в 1200 рублей. Начальник стенда получал от 1400 до 1600 рублей, старший механик – 1100 рублей, а механик – 900 рублей. Первые 3-4 года приходилось работать сверхурочно. За час сверхурочной работы в первые два часа платили по 10, а в последующие по 20 рублей. Ведущие и начальники стендов сверхурочные не получали. Премий не было, но существовали выплаты по выслуге лет по работе во вредных условиях. За первый год работы платили 10% оклада, с окончания третьего года 15%, а после пяти лет (все ведущие, кроме меня, уже отработали не менее этого срока) – 20%, но не больше 4500 рублей. Это ограничение ввели в 1954 году, а до этого на выплаты по выслуге лет можно было купить «Москвич-401».  Выслугу лет платили один раз в году в конце года. Большинство ведущих ездили в командировки на полигоны для проведения испытаний. Командировки могли длиться по несколько месяцев. Их продлевали при необходимости каждый месяц. До 1955 года за день командировки платили 50 рублей суточных. В 1955 году их уменьшили, но они все равно были выше среднего уровня. За время пребывания в командировке начислялся полуторный оклад. В те времена это были большие деньги, особенно для тех, у кого были высокие оклады. Многие ведущие и начальники стендов имели свои машины. В основном, это были «Победы». В 1957 году они все стали пересаживаться на «Волги». В итоге я получал в 2-3 раза меньше, чем другие ведущие, хотя уже через год мне стали доверять самые ответственные испытания.

Но хватит о работе, вернемся к домашним делам. 12 апреля 1955 года я первый раз пошел на работу, а 27 апреля родилась Иринка. Ближайший к нам роддом – это Центральная акушерская клиника 1-го медицинского института, куда и отвезли Римму (она еще собиралась добираться самостоятельно). Имя выбирали обязательно простое русское. Таня и Алена были заняты ниниными дочерьми. Не помню, кто предложил назвать Ирой. Я был против, но вариант «Ирина» мне понравился, и на этом порешили. Впоследствии меня всегда коробило, когда Ирину называли Ирой.

Хорошо помню ее первую кроватку. Удобная, со снимающийся передней частью. Она осталась на многих фото. Коляска была красивая, просторная, но очень тяжелая и громоздкая. Римма показывала мне Иринку в третьем окне третьего этажа, слева от колонн. За 1955-1957 годы осталось много фото. Мама с Риммой приглашали фотографа домой. Фото были профессиональные, и в альбомы они подклеивались с указанием месяца.

С сентября 1955 года Римма стала работать только преподавателем истории. Часов у нее было немного, день или два в неделю были свободны. Дорога до работы занимала не больше 25-30 минут – три трамвайных остановки до клуба завода «Каучук», следующая остановка «Плющиха». В те года наш район около Новодевичьего монастыря был тихим, спокойным и тупиковым для автомобильного движения. Стадион «Лужники» и метромост еще не были построены. Было много зелени. Рядом с домом был сквер. Недалеко располагались еще два сквера и спокойные места вокруг двух прудов за монастырем. В 1955 году Ефим Ермилович и Мария Матвеевна еще работали. Моя мама тоже работала, но со здоровьем у нее было неважно. Варваре Ивановне было 69 лет, и она плохо видела. Решили нанять домработницу. Ефим Ермилович нашел хорошую девушку – Нину Кондрашину. Он же устроил ее в строительный техникум, с пропиской в общежитии техникума без права проживания в нем. Первое время она жила у нас в 344 комнате с мамой и бабой Варей, затем ей снимали место в Учебном переулке (рядом с нашим домом). За время работы у нас она закончила техникум. С Иринкой она занималась до 6 лет. Перед переездом на Варшавское шоссе она вышла замуж за старшего прапорщика, военного строителя. В 1965 году у нее было уже двое детей, и они получили двухкомнатную квартиру.  Больше ничего я о ней не знаю.

Мама в конце мая 1955 года оформляла санаторно-курортную карту для поездки в подмосковный санаторий. Но произошла очередная реорганизация. Вновь было организовано Министерство Общего машиностроения, куда отошла мамина тематика, Дом техники остался в системе МОП. В трудовой книжке записано: «1 августа 55 года уволена в связи с переводом в ГСКБ-47 МОМ в соответствии с Постановлением СМ Союза ССР от 2 апреля 55 года». 22 августа 1955 года ее зачислили на должность начальника ОНТИ п/я 4095 (он же ГСКБ-47). Здесь мама решила уходить на пенсию, о чем свидетельствует справка, выданная в райсобесе 6 октября 1955 года. Но тут ей предложили перейти на работу в Дом техники уже МОМ, для продолжения ее старой работы. Запись в трудовой книжке: «Перевод, в связи с организацией ДТ МОМ. 01 января 56». Далее. «19 января 56. Зачислена на должность начальника редакционно-издательского отдела». И предпоследняя запись: «02 марта 56. Переведена и.о. заместителя Главного инженера – начальника отдела научно-технической информации и издательства». Территориально Дом техники и ГСКБ-47 помещались в одной группе зданий по Орликову переулку на пересечении с Каланчевской улицей. Сохранился пропуск с ее последней работы. В 1956-1957 годах я заходил к ней в бюро пропусков по дороге с работы домой.

К сожалению, работа у нее была не только техническая, но и административная, где ей приходилось изрядно трепать нервы. Об этом говорит сохранившийся документ.  « В партбюро Дома техники.  От члена КПСС Завьяловой Л.И.  Заявление.  Вчера на общем партийном собрании мною было внесено предложение об исключении из решения пункта, предупреждающего члена партии тов. Ицексона о ряде недостатков в его работе. Председатель собрания повторно бегло зачитал указанный пункт проекта решения, заявив, что ничего особенного в нем не содержится. Я свою поправку сняла. После собрания, продумав ход обсуждения решения (моей поправки, в частности) я убедилась, что, как член партии, я допустила ошибку, сняв свою поправку. Не отрицая отдельных недочетов в работе тов. Ицексона я считаю, что оценку его работы было необходимо принимать в его присутствии, заслушав его объяснения. Кроме того, в решении говорится о характере его отношения к людям, о чем в прениях не упоминалось. Все эти соображения заставляют меня по долгу члена партии заявить об этом партбюро и просить о приложении моего заявления к протоколу собрания и с последующем его оглашении на очередном партийном собрании. Л.Завьялова, член партии с 1920 года, партбилет № 04658250. 21 июля 1956 года».

Я привел это заявление для того, чтобы было понятно, как с ее обостренным чувством человеческой справедливости было тяжело работать в административно-чиновническом аппарате. Вот последняя запись в трудовой книжке: «25 марта 1957 года. Освобождена от занимаемой должности в связи с переходом на пенсию». До максимальной пенсии 1200 рублей она так и не дотянула. Пенсию ей платили 1104 рубля без каких-либо дополнительных льгот (сохранилось пенсионное удостоверение).

Возвращаюсь теперь к своей работе. В основном, я занимался испытаниями двигателя, а точнее КС  С3.25 для оперативно-тактической ракеты «Коршун». Твердотопливные системы залпового огня типа «Катюш» и их модернизаций имели дальность порядка до 20 километров. Система «Коршун» имела дальность 50 километров. Ракета была неуправляемая. Предполагалось вести огонь с подвижных автомобильных установок одновременно двумя, тремя дивизионами. На ижевском Механическом заводе велась подготовка серийного производства. У нас проходили стажировку испытатели, которые должны были проводить КВИ непосредственно на заводе. Габариты ракеты (очень приблизительно): длина 4,5 м, диаметр 35 см. У меня на 4 стенде проводились испытания двигателя с различными типами форсуночных головок с целью повышения удельной тяги и увеличения ресурса работы за счет лучшей организации внутреннего охлаждения КС. На 9 стенде (ведущий Тавзарашвили) проводили испытания ДУ. ДУ была с вытеснительной системой подачи топлива пороховым аккумулятором давления (ПАД). Заряд для ПАД разрабатывался в НИИ-512 в Люберцах. На стенде проводили заправку ДУ и снаряжали ПАД. Штатное время огневой работы ДУ было около 7 секунд. Уже тогда было много противников принятия системы «Коршун» на вооружение. Эксплуатация твердотопливных ракет в боевых условиях была предпочтительней. Но на 57 год было намечено проведение «Всемирного геофизического года». Ставилась задача снятия параметров атмосферы до высоты в 50 километров одновременно во многих точках Земного шара от Северного полюса, до Южного. Советский Союз заявил о своем участии в этой программе. Для этой цели было решено на основе ракеты «Коршун» создать малую метеорологическую ракету ММР-0.5. Для этой цели вместо головной части устанавливался контейнер с унифицированными приборами замера параметров атмосферы, парашютный отсек и пороховой движок для отделения головной части от ракеты. Для отработки этой ракеты времени отводилось меньше года. Стендовая отработка закончилась выбором головки, гарантирующей подъем ракеты на 50 километров.  Все остальное время отводилось на летную отработку на Государственном центральном полигоне (ГЦП) в Капустином Яре Астраханской области. В 1956 году я за две командировки провел там около шести месяцев.

Мой первый полет на самолете пришелся на ЛИ-2 (фактически это «Дуглас», получаемый еще по ленд-лизу). Самолет был институтский и взлетал с институтского аэродрома. Аэродром располагался на территории института. Недалеко от Ярославского шоссе и поворота на сегодняшний Королев. Сиденья откидные металлические по оба борта. Механики с грузом подъезжали на машине прямо от отдела. Сразу после посадки разливали по стопке спирта. Бывало, вылет откладывался, а иногда и переносился на другой день. Первая посадка для дозаправки была в Воронеже, вторая более длительная в Гумраке, пригороде Сталинграда (так назывался Волгоград до 1961 года). Там закупали какие-то продукты. В Капустином Яре был «сухой закон»,и выходить с территории городка на рынок можно было только по специальному пропуску. В Сталинграде все еще было много разрушенных в войну зданий, но были и целые, вновь выстроенные кварталы. Побывал я у здания универмага, где был пленен Паулюс.

Нашу экспедицию по ММР-0,5 возглавлял Михаил Михайлович Малашкин. У Севрука он работал начальником сектора внешних испытаний. Тогда он выглядел пижоном. У всех брюки были с напуском на ботинки и широкие внизу. У него они были внизу узкие  и не закрывали ботинки. Он из Москвы ездил на работу на собственной «Победе». Автобусную остановку в Мытищах, куда стекались опоздавшие на прямую электричку, он проезжал, не глядя на людей на остановке и стараясь быть поближе к осевой линии. В 1959 году, после слияния ОКБ-3 с ОКБ-2, он перешел работать в ВПК. Там в Кремле он проработал до пенсии, но на рядовой должности. Мне приходилось бывать у него несколько раз.

С нами на ГЦП был военпред Алексей Михайлович Золотарев, тогда подполковник. Хороший мужик. Впоследствии он работал в Центральном управлении Министерства обороны и был заместителем Начальника управления полигонов. КБ представляли Юрий Васильевич Александров от конструкторов и Яков Миронович Цуркис от расчетчиков. В мою бригаду входили, в основном, работники 9 стенда – начальник стенда Алексей Федорович Цветков, механики Владимир Александрович Смирнов, Александр Николаевич Муханцев и электрик Юрий Иванович Засецкий. Работали мы на 9 площадке в минутах двадцати езды на машине от гостиницы. Проезжали по пути 1 площадку, на которой уже не велись работы, там стояла, как памятник первых пусков, ракета Р-1 (ФАУ-2). У нас на площадке велись также работы с прямоточным двигателем Бондарюка (для «Бури»). Эти работы считались повышенной секретности и закрывались от нас занавесью. Пуски у них были красивые, ракета со старта уходила молниеносно из-за мощного порохового разгонного двигателя. Но прямоточный двигатель так ни разу при нас не запустился.

Я не могу рассказать строго в хронологическом порядке, поэтому буду говорить об отдельных, наиболее запомнившихся эпизодах. После запуска нашей ракеты мы должны были найти и подобрать контейнер с приборами. Сначала на поиски летали на вертолете МИ-1. Хотя на голове были плотно затянуты шлемофоны, шум и вибрации были так сильны, что после полета почти час мы ничего не слышали, и гудела голова. Да и в иллюминаторы был плохой обзор. Стали летать на ЯК-12. Это легкий четырехместный моноплан. Правда, одно место было всегда свободное. Кроме пилота, в открытой кабине были я и капитан из воинской части. Парашют был оранжевый и его хорошо было видно. Засекали координаты, и туда направлялась автомашина. Один раз летали очень долго. Повторили вылет и на другой день. Осталось на всю жизнь ощущение настоящего полета. Чтобы лучше видеть, спускались очень низко. Сильный боковой ветер наклонял самолет к земле, и казалось, что он заденет крылом землю. Слабосильный мотор выравнивал и поднимал самолет вверх, затем все повторялось с начала. Так мы тогда и не нашли контейнер. А через несколько дней на рынке в поселке  появились цыгане, у которых дети были одеты в юбки из парашютного шелка. Они потом показали, где закопали контейнер. Другой эпизод был в конце июля или в начале августа 1956 года. Севрук на полигоне держал автомашину «Победа». Эта машина впоследствии вместе с шофером Колей Трушиным обслуживала партком и завком ОКБ-2. После весеннего разлива Ахтубы (притока Волги) оставалось много озерец, которые мелели к концу лета. После какого-то пуска поехали на рыбалку на машине. Кроме шофера и Малашкина, поехали я, Александров и Золотарев. Рыбалка была экстремальной: Малашкин с машиной остался на возвышенности – страховать, если появится рыбнадзор; бредень, который был всегда в багажнике машины, заводили я и Юрка Александров; на берегу Золотарев отбирал средних судаков, крупных и мелких не брали. Наполнив ведро, ехали за раками, они были уже в рыбацких вершах. Набирали еще ведро. Малашкин подгадывал время к приходу теплохода Астрахань-Москва на пристань «Грачи». Там он показывал какой-то документ, проходил на теплоход и закупал выпивку. Затем ехали на берег Ахтубы и варили уху. У Малашкина был целый набор специй, с которыми он «колдовал». Соли полагалось в ведро горсть на уху и две горсти на раков. На этот раз он сплоховал, и все три горсти пришлись на уху. Догадались поздно, были заняты выпивкой. Уху вылили, а рыбу из ухи можно было есть, она еще не окончательно просолилась.

Еще один эпизод. После каждого летного испытания проходил разбор у В.И. Вознюка. Всегда были какие-либо замечания. Малашкин в докладах всегда представлял, что у «промышленников» (то есть у нас) все в порядке. Василий Иванович давал ему высказаться до конца, а затем иногда ловил его на таких подробностях, что было непонятно, как он узнавал о них. Он был очень умным человеком. Служить в центральном аппарате МО он всегда отказывался. Говорил: «Куда мне с моими четырьмя классами церковно-приходской школы, там ведь все ученые». Так до отставки он там и прослужил. Ему там после отставки поставили прижизненный памятник. Осенью и зимой редко были безоблачные дни, в которые мы могли пускаться. Это длилась неделями. Народ мучился от безделья. Тогда Малашкин уговаривал майора – начальника метеослужбы – дать прогноз, что ожидается окно. Мы выезжали на площадку, готовили ракету, вывозили на старт и, прождав какое-то время, получали отбой. На втором этаже гостиницы, в которой мы жили, была комната отдыха, которую мы оккупировали для преферанса. Играли по 8-10 часов в день. Всегда выступали мы с Юркой. Часто к нам присоединялся представитель парашютного НИИ – пожилой, симпатичный, но болезненный мужик, страдавший изжогой. Присоединялись и другие, проживающие в гостинице. Играли по маленькой, надо было убивать время. У наших электриков был самодельный приемник, а то в гостинице транслировали только через местный радиоузел, именно по нему нам давали сводку погоды на день.

В городке Вознюк установил строгий сухой закон. Пропуск на выход из городка давался только в комендатуре и строго на определенное время. Нарушители лишались права выхода на длительное время. Завоз спиртного в поселок («низОк», как его называли), тоже строго лимитировался. Ограниченное количество спирта для производственных целей было  у нашего завхоза Филатова, который выдавал его только с разрешения Малашкина. Одно время наши механики пробовали пить одеколон. В аптеке покупали упаковку тройного одеколона. 10 штук в упаковке по 5 рублей 50 копеек за флакон. Пытались его чем-то разводить, чтобы отбить запах.

Надо сказать, что параллельно с отработкой ММР-0,5 шла отработка системы залпового огня «Чирок» на основе жидкостных ракет малого диаметра. Разработка также ОКБ-3, руководитель Павел Иванович Костин. Он раньше работал у Грабина и был одним из основных разработчиков 76-милиметрового орудия для танка Т-34 и дивизионной пушки ЗИС-3 и орудий для СУ. В дни вынужденного безделья механики брились каждый день, так как от них всегда пахло одеколоном. Я помню, встретившись с одним из механиков в коридоре гостиницы, Костин, «окая», говорил: «Вы опять побрились, Владимир Александрович». Однажды механики договорились с хозяйственным руководством полигона, что будут разгружать вагон водки, которую должны были привезти к 7 ноября. Я жил в комнате с Юркой Александровым, напротив жили механики. Осенью нас разбудили в 5 утра и попросили зайти к ним по срочному делу. Кто-то из них королевским жестом протянул руку под кровать и выдвинул ящик водки. Организовали «стол». Вскоре разбудили и позвали Цуркиса. Цуркис ездил в командировку со своей мандолиной. И вот под его аккомпанемент продолжалось гуляние. Но это было только один раз за несколько месяцев. Один раз разрешили завезти на «низок» чачу. Первый день она была настоящая, а потом ее стали разбавлять пополам с водой, продавая по старой цене. Попытка офицерского бунта провалилась из-за боязни репрессий со стороны командования.

Где-то перед Новым годом при подготовке головной части сработал разделительный пороховой движок, Засецкий проверял в это время электрику. Место для работы было очень тесное. Струя пороховых газов прожгла Юрке Александрову шинель, ватную телогрейку под ней и опалило бок в районе пояса. Юрка несколько дней пробыл в госпитале. Были у меня приключения и при поездке в Капустин Яр по железной дороге. Однажды в зимнее время я отстал от поезда на маленькой станции. Я и наш сварщик Иван Медведев, как самые молодые, побежали на станционную площадь в магазин. Там ничего не было, послали в другой магазин. Там купили портвейн, а когда прибежали на станцию, там уже не было поезда и вообще ни одного человека. Единственный на станции дежурный сказал, что следующий поезд будет через сутки. Я был в пижаме, тапочках и кубанке.  Температура было около нуля. Позвонить в часть с его телефона было нельзя. На станции стоял одинокий газон с солдатом. Мы просили его довести до Владимировки, где был аэродром от ГЦП и куда за нами могли приехать. Солдат сказал, что он приехал встречать полковника и никуда не поедет. Мы ему объяснили, что полковник мог ехать только на том поезде, от которого мы отстали, и он должен его нагнать. Он посадил нас, и мы погнали по степи. Погода было сухая. Дорог в степи проложено множество. Скоро мы увидели хвост своего поезда, который отходил от очередной станции. Мы его обогнали и уже на следующей станции были уже на платформе. Наши вещи ребята уже упаковали. Отметили наше возвращение.

Один раз с Юркой возвращались в Москву астраханским поездом. Он шел тогда трое суток. В дороге играли в преферанс с адъютантом генерала Ярового, «хозяина» 30 площадки войск ПВО. Играли по очень маленькой, но с темными и бомбами. В итоге мы проигрались вчистую. Поезд пришел в Москву около 5 часов утра. Адъютант, в лучших офицерских традициях, предложил перекусить в буфете, а затем развез нас на такси, до удобного нам места. Другой раз возвращались в Москву через Сталинград. Прямого железнодорожного сообщения еще не было. Через Волгу переправлялись на ледокольном пароходе (дело было зимой) или по висячему пешеходному мостику, но без вещей. Я оставил свой чемодан, ожидающим парохода в длинной очереди, а сам после предъявления командировки получил разрешение на проход по мосту. Пускали по одному с интервалом метров 50. Мост сильно раскачивало, был ветер, и приличная высота для подъема на высокий западный берег.

Помню, когда приехал из очередной командировки, Римма жила на Мытной. Я ее с Иринкой встретил около овощного на Люсиновской. У Ирины все лицо было в зеленке, я ее с трудом узнал, как и она меня. Надо сказать, что первые месяцы ежедневное купание перед сном составляло значительные трудности. Купали на кухне, где нужно было предварительно нагреть воды, приготовить кухонный стол для вытирания и одевания, нагреть кухню и договориться с соседями о времени купания. Одной это было сделать практически невозможно, поэтому купание проходило после моего прихода с работы. На работе я старался не задерживаться. Мария Матвеевна в июне 1956 года вышла на пенсию, а Ефим Ермилович – в 1959 году.

Теперь возвращаюсь к работам с ММР-0,5. Участие СССР в МГГ заключалось в следующем. На корме дизель-электрохода «Обь» была смонтирована пусковая установка для ракет ММР-0,5, которые должны были запускаться в строго определенное время из различных точек Земли. 2. Другая точка, для пуска ММР-05 была организована на маленьком островке Хейса земли Франца-Иосифа. Мне было предложено быть руководителем экспедиции на острове Хейса, но я отказался. Сидеть на Севере 7 месяцев я не хотел ни за какие деньги. Участвовать в экспедиции на «Оби» мне не предлагали. Руководителем на «Оби» был назначен Рем Васильевич Старых. Он моряк, участник ВОВ, и, как руководитель группы электрических измерений, разбирался в метеорологических приборах, установленных на ракете. В его бригаду вошли: Цветков, начальник стенда 9, с которым мы были на полигоне, электрик Засецкий и механик Володя Гречишкин из моей бригады стенда 4. Был еще кто-то пятый, но я забыл.

Расскажу коротко об экспедиции на «Оби», которая в то время была экстраординарным событием. Плавание началось с Генуи, где они принимали участие в торжествах по случаю 400 лет со дня открытии Америки Колумбом. Во время короткой остановки в Кейптауне ухитрились за один день искупаться в двух океанах в районе мыса Игольного. Были в Антарктиде, фотографировались вместе с пингвинами. Старых всю жизнь увлекался балетом. Во время стоянки в Веллингтоне (Новая Зеландия) он, конечно, был на балете. Был удивлен, что большинство артистов балета были русские, потомки русских эмигрантов, воспитанники русской балетной школы в Веллингтоне. «Обь» была первым советским кораблем, посетившим остров Пасхи. Рем показывал фото с истуканами. Была длительная стоянка на время ремонта судна в Вальпараисо (Чили), откуда можно было поехать на экскурсии в разные части страны. Этим воспользовался только Рем, остальные  экономили.

Я был очень рад, что Гречишкин смог прилично заработать. Он с женой и детьми жил в ветхом доме в Загорянке. Жили откровенно бедно. После поездки они сделали ремонт в доме и более-менее прилично оделись. Брат Гречишкина играл за Воронежский «Труд» в футбол, и по его удостоверению я несколько раз ходил на футбол в Лужники. У Володьки был очень приятный голос. Он после приезда выступал солистом с эстрадной группой нашего отдела. Работать он стал на 1 стенде, место на 4 было занято. На 1 стенде испытывали газогенераторы с избытком горючего. После испытания ГГ тщательно промывали горячей водой, потом травили кислотой. Володя взял ГГ у другого механика, Леонида Трофимова, и пошел его травить. Когда он опустил его в чан с раствором кислоты, произошел взрыв, и его всего ошпарило кислотой. У него была не застегнута защитная суконная куртка, и не были надеты очки. После недели мучений он умер. Его жену приняли на работу в отдел гардеробщицей или работницей вещевого склада.

До перехода на 3 стенд я некоторое время занимался отработкой неохлаждаемой камеры для «Коршуна» и ММР-0,5. Цель создания такой камеры я опускаю. Разработчиком ее был Толя Почагин, до недавнего времени мой сосед по даче. Это были очень интересные испытания. Время испытания было 6-8 секунд, а устойчивый режим, для снятия показателей устанавливался после 4-5 секунд. Нужно было провести останов за десятые доли секунды до прогара, чтобы можно было осмотреть материальную часть. Прогар сопровождался сильным взрывам, осколки КС разлеталась на большое расстояние, а взрыв был слышен во всем городе. Если красное пятно на цилиндре камеры было обращено к моему бронестеклу, мне удавалось вовремя произвести останов, если пятно из-за неравномерности пристеночного охлаждения было на невидимой мне стороне, неизбежно происходил взрыв. Года два по личному заданию Гришина я проводил испытания пороховых шашек по исследованию аномального горения порохов. При испытаниях новых жидких топлив всегда определялся нижний порог устойчивой работы двигателя при снижении давления в КС. Гришина заинтересовал этот вопрос применительно к пороховым зарядам. Испытывались разные рецептуры порохов и конфигурации пороховых шашек. Я провел свыше 100 таких испытаний. Работы велись не по плану, а в свободное от основных испытаний время. Гришин просил, чтобы я систематизировал и анализировал результаты испытаний в своей рабочей тетради (конечно, секретной). Через какое-то время Гришин переключился на другую тематику и забыл об этой работе. А был собран интересный материал, который я долго хранил этот материал и дал разрешение на его уничтожение только лет за пять до моего окончания работы в КБХМ.

Другая интересная работа была отработка двигателя С3.20М5 для повышения потолка полета истребительной авиации. Большим энтузиастом применения ЖРД в авиации был Герой Советского Союза летчик-испытатель Г.К. Мосолов. Он несколько раз приходил на стенд наблюдать за ходом испытаний. В кабинете Белякова, стоя у доски, при помощи формул доказывал преимущество применения ЖРД совместно с ТРД. Испытания двигателя в составе ускорителя проводились на 8 стенде, где ведущим был Е.Г. Ланда. Он и ездил на летные испытания. На экспериментальном самолете конструкции С.А. Лавочкина.  Мосолов установил несколько мировых рекордов высоты, которые были зарегистрированы Международной авиационной федерацией. Двигатель ЖРД включался на высоте 9-11 километров, и поднимал самолет на высоту до 35 километров.

В 1958 году у меня были интересные командировки на полигон в Сары-Шаган. Не был готов штатный двигатель для второй ступени ракеты В-1000 и приняли решение на первых ЛКИ использовать двигатель конструкции Севрука. Я был определен представителем фирмы на эти испытания. Первый раз я полетел на полигон на рейсовом ИЛ-12 с множеством промежуточных посадок в Саратове, Уральске, Актюбинске, Кустанае, Акмолинске, Караганде, Балхаше. Перелет длительный, утомительный. Перед Уральском задымил один двигатель и пришлось ждать сменного самолета. Гостиница для приезжих на центральной площадке в Балхаше была в одноэтажном доме с койками в два яруса в большом зале. Правда, командированных на 85 площадку, помещали в отдельный отсек с одноэтажными кроватями и с проходом через специального часового. До отправки на площадку (это в 60 километрах от штаба на центральной площадке) я прожил в центре на берегу Балхаша дня два. Обошел весь городок. Запомнилось, когда проходил днем мимо дома офицеров, услышал прекрасный женский голос. Шла репетиция. Я стоял и слушал, как в открытые окна доносилась мелодия из оперетты. Там были слова: «Одесса, мой город родной». Они звучали таким диссонансом с окружающей обстановкой. Забегая вперед, расскажу, что осенью жены офицеров устроили «забастовку». В городке не было фруктов и молочного питания для детей. Приезжал генерал-полковник Г.Ф. Байдуков, он был еще и депутат Верховного Совета СССР. Только после его приезда было обеспечено нормальное снабжение продовольствием, а из Ташкента пошли самолетами разные фрукты. 85 площадка была малочисленная и строго изолированная. Никто не мог ее покидать без особого разрешения представителя КГБ. Для гражданских  и  военных руководителем на площадке был начальник экспедиции от организации П.Д. Грушина полковник Григорий Филиппович Бондзик. По первой, твердотопливной ступени было человек 10-15 представителей от НИИ 512 из Люберец. Им нужно было поддерживать строгий температурный режим заряда и равномерно по всем отдельным шашкам. Первый пуск был неудачный, до нашего двигателя дело не дошло.

Я возвращался домой через Алма-Ату. Ночью проезжали станцию Чу. Там жили разные ссыльные. И отпетые бандиты, которые отбывали ссылку после заключения, и лица, сотрудничавшие с немцами во время оккупации, в основном, бывшие полицаи. Там, на подъеме, на тихом ходу поезда, крюками из окон вытаскивали вещи; доставалась при этом и людям. Несмотря на духоту все закрывали окна и прикрывали стекла чем-нибудь твердым.  На станции в Сары-Шагане билетов на поезд Караганда-Алма-Ата не продавали, но люди садились. Перед самым отходом поезда я спросил у проводника, как мне проехать. Мне нужен был билет для отчета по командировке. Он сказал, что поговорит с начальником поезда. Вагон был почти пустой. Все проводники и начальник поезда были армяне. Перед Алма-Атой пришел начальник поезда за деньгами. Я спросил билет. У него его не было. Его уже не интересовали деньги, но я не отставал от него. На вокзале в Алма-Ате он мне поставил в командировке отметку о проезде в мягком вагоне с печатью начальника вокзала. По этой отметке мне и оплатили проезд при отчете за командировку. В Алма-Ате я зашел, по договоренности с мамой, к Ф.И. Каминской, ее старой знакомой еще по Воронежу. Они с мужем переехали из Москвы в Алма-Ату после того, как в Финскую войну погиб их единственный сын. Они не могли жить в комнате, где все напоминало о нем. Я погулял по центральной части города. Впервые увидел горы. У них между домом и проезжей частью улицы протекал арык, а они жили почти рядом с центром. Второй раз я полетел через Ташкент на самолете ТУ-104 международным рейсом Москва-Дели. В аэропорте Внуково был отдельный зал для международных рейсов. Там было полупусто, при толкучке в общем зале. Я набрал разных проспектов. Удивило хорошее обслуживание в самолете. Но почти все вышли в Ташкенте.

Добрался до места без приключений. К пуску готовились примерно месяц. У меня не было никакой работы. Все возились с первой ступенью. В столовой на площадке вышел из строя большой холодильник. Один из командированных взялся его отремонтировать. Он пригласил меня, как самого свободного в помощники на подхвате. Заключили официальный договор с в/ч. Холодильник через несколько часов заработал. Меня тоже причислили к специалистам по холодильникам. Подготовка к пуску проходила в очень напряженной обстановке. Меня, правда, это не касалось. Мы должны были впервые перехватить ракету, запущенную с ГЦП. Нужно было у нас закончить подготовку к пуску синхронно с пуском ракеты с ГЦП. За сутки перед пуском Бондзик предложил мне съездить на охоту на сайгаков. Поехали ночью на газоне. Фары были разведены под углом. Долго колесили в поисках стада по степному бездорожью. За стадом гнались на полной скорости. Я боялся вылететь из машины или что мы перевернемся. Бондзик стрелял стоя из автомата с одной руки. Сайгаки бежали перед машиной в разрезе лучей фар. Вся охота длилась несколько минут. Подстрелили несколько сайгаков. Подобрали их в машину и домой. Сайгаков отдали на кухню для завтрашнего парадного ужина. Излишне напоминать, что на площадке был абсолютный сухой закон. Пуск был объявлен удачным. Ракета прошла недалеко от цели. Была ли она поражена осколками простого заряда не ясно, но ракета предусматривала ядерный заряд. Он бы уж точно поразил цель. Результаты были доложены Хрущеву. И было объявлено, что в СССР создана противоракета. На площадке был торжественный ужин со спиртом. На следующее утро я уехал в штаб, где велась обработка телеметрии и нужно было выпустить отчет для отправки в Москву. С телеметрией была задержка, многие параметры записать не удалось. По двигателю 2-й ступени была только запись давления в газогенераторе, а в отчете нужно было заполнить еще ряд параметров. В разговоре по ВЧ мне примерно объяснили, что можно сделать. Ходом составления отчета интересовался начальник полигона Дорохов. Был конец октября, он ежедневно по утрам купался в озере. Рассказывали, что и зимой солдаты делали ему прорубь. В бюро пропусков один сержант при просмотре моего паспорта, обнаружил, что мы земляки. Он был из дома № 19А по улице Усачева. Он мне поставил в пропуске дополнительный значок, разрешающий выход из городка в любое время. В закусочной на берегу Балхаша был ограниченный выбор. Из выпивки был только спирт питьевой в бутылках. Черный хлеб, манты (большие пельмени) и очень вкусная отварная рыба.

В гостинице для приезжих гражданских был такой случай. Поздно вечером прибыла группа командированных, многие из которых были в крови. Дело было перед 7 ноября.  Люди с дальних площадок стремились выбраться домой. С одной из площадок летчики по какой-то причине отказывались вылетать. Когда начальство их заставило вылететь, они стали выделывать фигуры высшего пилотажа. Не привязанные, с откидных боковых сидений, ребята летали по воздуху в самолете. Некоторые получили переломы рук и ребер. Их отправили в госпиталь. По нашей гостинице раздался клич: пойдем бить летунов. Большая толпа двинулась к военному общежитию. Но там своевременно подготовились, и был вызван наряд вооруженных солдат, которые предотвратили драку.

Я несколько дней загорал на берегу Балхаша в ожидании самолета среди высоких камней. Солнце припекало хорошо, но чуть не так повернешься, холодный ветер прямо обжигал. Там еще нужно было опасаться тарантулов и каракуртов. Отчет я подписал тогда, когда все прямые самолеты уже улетели. Меня записали на АНТ-2, который летел в Ташкент. Там было не больше пяти пассажиров. Один полковник и жена какого-то начальника. В горах при подлете к Ташкенту попали в зону резкого перемена климата. Самолет проваливался в воздушные ямы. Состояние невесомости длилось долгие секунды. Женщину все время рвало. Полковник всячески пытался ей помочь. Я, наблюдая за этой картиной, совсем забыл о своих неудобствах. В Ташкенте я купил очень большую дыню. Но меня с ней почему-то не пропустили в самолет. В следующий раз я наметил себе маршрут самолетом до Фрунзе, потом автобусом до Алма-Аты, а затем поездом. Так ездил кто-то из командированных. Но это осталось в мечтах. ОКБ-3 слили с ОКБ-2 и работы с Грушиным по этой тематике были прекращены.

Теперь несколько слов об общественной жизни в отделе. О спорте. В отделе всегда была волейбольная площадка и футбольное поле в половину настоящего. Выступали на соревнованиях между отделами и цехами на первенство ОКБ. Две или три зимы заливали каток, где играли в хоккей с шайбой. В отделе было два стола для настольного тенниса и регулярно устраивались шахматные турниры. В отделе был свой духовой оркестр, которым ходили на демонстрации и без которого не обходились похороны. Был академический хор, который входил составной частью в сводный хор Дворца культуры. Поскольку я был единственным комсомольцем с высшим образованием, в конце 1955 года меня избрали секретарем комсомольской организации отдела.  В декабре 1956 года приняли кандидатом в члены партии. В качестве партийной нагрузки избрали в профбюро ОКБ, где мне, как представителю экспериментального отдела, дали сектор техники безопасности. В январе 1958 года приняли в члены партии. В отделе я регулярно проводил доклады по международному положению.  Запомнился прием в партию на открытом партсобрании Севрука. Рассказывая свою биографию, он подчеркнуто подробно рассказывал о пребывании в Магадане. Как заводил машины в сорокаградусный мороз и как после этого его перевели в «шарашку» в Казань, где он стал работать с Глушко, а его кровать стояла рядом с кроватью Королева.

Перехожу вновь к своим семейным делам, на долю которых у меня оставалось всегда мало времени. 5 июня 1957 года у мамы произошел обширный инфаркт. Это случилось через два месяца и десять дней после ее выхода на пенсию. Работа для нее была основным образом жизни. Последние 25 лет, после смерти моего отца, она оставалась единственным кормильцем для двоих детей и престарелой бабы Вари. На работе и в командировках она проводила много времени, но зато «прелести» коммунальной жизни во многом проходили стороной. Однако, репрессии 1930-х годов и их последствия, напряженная работа во время войны и пребывание в последние годы на низкооплачиваемой работе привели к истощению нервной системы и к хронической гипертонической болезни. Она, всегда привыкшая заботиться о ком-нибудь, причем, часто о совершенно посторонних людях, оказалась никому ненужной и в то же время не приспособленной к хозяйственной жизни.  Ее неполная пенсия и почти отсутствие таковой у бабы Вари при пустой сберкнижке также не способствовали оптимизму. В больницу она категорически отказалась ложиться. Дома ей помогала баба Варя. Из поликлиники за ней наблюдала участковый терапевт Софья Лазаревна, с которой у нее были дружеские отношения. Тогда после инфаркта предписывали строгий постельный режим не меньше месяца (сохранилась ее маленькая фотография в кровати).

В том году мы с Риммой собирались вывезти Иринку на дачу. Дачу хотели снять в Валентиновке или в Загорянке, поближе к моей работе. Вместо четырех часов на дорогу теперь у меня уходило бы полтора в оба конца. Дачу снимали по рекомендации знакомых у их знакомых. Это были люди лет пятидесяти, очень доброжелательные и интеллигентные. Дача была расположена между Валентиновкой и Загорянкой, в двадцати минутах ходьбы от станции Валентиновка. Условия там были хорошие. Мы договорились, что приедем и на следующий год и даже оставили все дачные вещи. Но зимой неожиданно умер хозяин дачи, и нам пришлось в 1958 году снимать дом в другом месте, но в этом же поселке.

В 1957 году я впервые в жизни ходил за грибами. По дороге от станции к даче я шел как-то раз с работником ОКБ-3 Сергей Валентиновичем Мицкевичем, у него там была дача. Он и пригласил меня сходить за грибами. До леса от нашей дачи было не больше 20 минут хода. В те времена там еще были грибы. Сергей Валентинович в них хорошо разбирался и ловко их находил. Дед Мицкевича был другом и соратником Ленина. Говорили, что Сергей Валентинович (он был 1918 года рождения) в свое время сидел на коленках у вождя. В дальнейшем он писал письма в ЦК партии о неправильной партийной политике и, в конце концов, в середине 1960-х годов написал заявление о выходе из партии. Это было в то время, когда я уже работал секретарем парткома и с его персональным делом ездил в ЦК к Бурову.

В 1957-1958 годах по выходным приходили к нам Олег, Гарик и Негинский. Изредка играли в преферанс. Когда не было кворума, садилась играть мама, ей это доставляло большое удовольствие. После бани по выходным или за преферансом выпивали сухого вина. Водку еще не пили. Олег от Минсельхоза съездил в США. Это было после поездки в США Хрущева и начала кукурузной кампании. Поездка Олега была единичной и непродолжительной. В дальнейшем он работал заведующим международным отделом в «Неделе», приложении к газете «Известия».