Завьялов Владимир Семенович

СМИРНОВА-5

1959 год оказался очень насыщен событиями, и мне не удалось в рамках Смирнова Л 4 довести рассказ до 1961 года, как я собирался сначала.

16 января 1959 года в моей трудовой книжке появились две записи: «№ 3. Уволен с переводом в ОКБ-2 Госкомитета по оборонной технике. Приказ ГКОТ № 11 от 16 января 1959 года» и «№ 4. Принят на должность старшего инженера отдела 15. От того же числа и тем же приказом». Но перед этим стоит запись, что 25 августа 1958 года «Переведен на должность старшего инженера 31 отдела ОКБ-3».

Надо сказать, что еще в конце 1956 года начальник отдела В.П. Беляков сделал мне официальное предложение перейти на работу на стенд № 6 начальником стенда с окладом 1600 рублей. Стенд № 6 тогда последним из стендов испытательной станции, который  вводился в строй. Это был самый крупный стенд в ОКБ, его станок позволял испытывать двигатели с тягой свыше 20 тонн. Это был единственный стационарный стенд в отделе, где испытания двигателя проводились в горизонтальном положении, что предъявляло повышенные требования к обеспечению надежного запуска двигателя. Все другие начальники стенда получали 1400-1500 рублей, но никто из них не имел высшего образования. К этому времени у меня было достаточно испытаний, которые подвергались критическому разбору на оперативных совещаниях у Белякова. При проведении испытания я был должен обеспечить надежный запуск с тем или иным опережением одного из компонентов, работу на режиме при заданных значениях давления в КС и соотношении компонентов. Я не буду описывать всю технику подготовки к испытанию, но это была довольно сложная работа, требующая и определенных технических знаний и точности в проведении расчетов. Кроме того, нужно было обеспечить максимальное получение информации при проведении каждого испытания. У меня было достаточно ошибок, которые приводили к отклонению работы испытываемого изделия от заданных значений, потери информации, а иногда и к взрывам, приводившим к полному уничтожению материальной части. Беляков предлагал мне временно поработать под руководством опытного ведущего П.Д. Петрищева и поднабраться опыта. Я отказался от этого предложения, хотя моя зарплата увеличивалась при этом на четверть. К этому времени я уже вкусил преимущества самостоятельной работы ведущего инженера. И не мог себе представить работу под чьим-либо постоянным контролем. Беляков не очень настаивал. Я был направлен на работу С.Д. Гришиным, который был непосредственным начальником Белякова, как заместитель Главного конструктора по испытания,м и для которого я проводил испытания по аномальному горению порохов. Но перевод мой в старшие инженеры задержался до августа 1958 года. К этому времени меня обогнали по зарплате некоторые из начинавших работать в ОКБ вместе со мной. Так или иначе, к январю 1959 года я был уже опытным инженером-испытателем, не делал старых ошибок (еще Беляков отмечал, что у меня нет старых ошибок - они все новые) и пользовался определенным авторитетов в отделе и КБ.

В ОКБ-3 сложилось правило, что если у испытателей возникали какие-либо вопросы к конструкторам, то их вызывали на стенд – возможно, оттого, что ведущие были в должности начальников групп или секторов. Я ограничивался тем, что приглашал конструкторов ко времени, когда намечалось испытание. В промежутках между испытаниями, выдав задание стендовой бригаде, я предпочитал сам ходить по отделам ОКБ. Интересовало, как и почему разрабатывается то или иное изделие. При испытаниях неохлаждаемой камеры С3.25М меня интересовал выбор расположения форсунок и результаты их холодных проливок. Это мне нужно было для того, чтобы расположить камеру на стенде таким образом, чтобы наиболее опасное место я видел из пультовой во время испытания и смог бы своевременно нажать кнопку «останов». Проливки форсунок проводила Нина Павловна Сточек. Эта очень компетентная и интеллигентная женщина (она знала несколько иностранных языков), и продолжала работать в свои 80 с лишним лет в 2005 году, когда мы встретились на похоронах Митяева. Проливки камер по гидравлическому тракту проводил Николай Николаевич Монастырский. Хотя результаты проливок указывались в документах на изделие, меня интересовала идентичность замеров, для подсчета перепада давления на всем тракте от стендовых баков (где я задавал давление) до давления в КС (Рк КС). Рядом находилась пневмо-вакуумная лаборатория, где руководителем был Виктор Матвеевич Яблоник. Там тоже приходилась бывать. Яблоник проводил холодную отработку агрегатов, в том числе в единственной в ОКБ-3 термобарокамере. Эти агрегаты потом проверялись у меня на компонентах и на огне. В ОКБ-3 находилась центральная химическая лаборатория всего института. Она сопровождала междуведомственные испытания топлив, которые проводились у меня на стенде. Возглавлял лабораторию доктор химических наук Николай Васильевич Голованов. В лаборатории было две группы: горючих и окислителей. Группой горючих руководила жена Николая Васильевича кандидат химических наук Маргарита Васильевна, группой окислителей В.С. Харыбина. Мне приходилось проводить испытания различных пар компонентов. Из горючих это были различные сорта керосина и горючих, созданных на его основе (типа ТМ-130 и ТМ-185). Самовоспламеняющиеся  горючие, как ксилидин, ТГ-02, НДМГ, из экзотических помню только ВГ-31. Окислители все были на основе азотной кислоты. Кислородных двигателей у нас не было, а АТ вошло в моду уже в период ОКБ-2. Окислителей на основе азотной кислоты было много. Это зависело от температурного диапазона в котором применялись изделия и материалов баков. Менялся % АТ и добавки различных кислот (АК-27и, АК-20ф и т.д.) У нас в отделе на пороховом стенде, который находился отдельно от других стендов, работал Василий Никитович Перфильев. Он изобрел «меланж-50» (50% азотной и 50% серной кислоты). Эта смесь, в качестве пускового окислителя, обеспечивала «пушечный» (100% номинального расхода) запуск двигателей. У немцев был всегда ступенчатый запуск с пусковым окислителем М-10. После слияния ОКБ-2 с ОКБ-3 лаборатория Голованова в полном составе  перешла к Королеву в ОКБ-1. Вторая химическая лаборатория была только для анализа проб топлив из стендовых баков перед испытаниями. Ее возглавлял Виктор Николаевич Кандалинцев. Заместитель Виктор Ильич Степанов. Эта лаборатория осталась в составе ОКБ-2, так как и ранее обслуживала его испытательную станцию. Степанов был сосед по даче (через Васютина). Из Москвы по утрам в Подлипки тогда ездило много народа. Занимали одно-два купе для постоянных попутчиков. Меня удивляло, как ухитрялись сыграть пульку в преферанс за 35 минут пути. На обдумывание хода уходили доли секуды. Быстро открывали карты и говорили: своя игра или кто-нибудь без взяток. Стоимость вистов была такая, что часто играли «мизер». Заводила был Яблоник. При игре в шахматы, а он был кандидатом в мастера, игра шла наполовину в слепую. Компания была «интернациональная», были представители всех трех ОКБ и каких-то отделов НИИ. Постоянным игроком был и Павел Павлович Андреев, начальник испытательной станции ОКБ-2.

В 1959 году после перехода в ОКБ-2 для нашего отдела мало что поменялось. Весь состав остался старый со своим начальником Беляковым. Гришин стал замом Исаева по изделиям, перешедшим из ОКБ-3 и находящихся в разработке по директивным документам. Заместителем Исаева по испытаниям был Григорий Иванович Новохатний, очень симпатичный во всех отношениях человек, но на порядок уступающий Белякову в технической грамотности. У Исаева главным во всем был конструктор. Испытатель был второстепенной фигурой, работающий строго по указаниям конструктора, конечно, за исключением чисто стендовых дел. Причины объединения двух ОКБ заключались в следующем. Они во многом дублировали друг друга по тематике. У них было одно задание, на конкурсной основе, на разработку двигателя для управляемой зенитной ракеты КБ Грушина, за которым тянулись задачи радиотехнических фирм, находившихся ранее под эгидой Берия и создание системы ПВО страны. Сравнительные испытания двигателей двух ОКБ показали, что обе фирмы выполнили задания ТЗ. У Севрука была даже более перспективная  двухкомпонентная схема двигателя С3.20. Правда, система регулирования тяги и поддержания соотношения компонентов двигателя С2.711 была лучше у Исаева. Удельная тяга была несколько лучше у Исаева, на головке КС у него стояли двухкомпонентные форсунки. Применение изопропилнитрата в Двигателе С2.711 требовало дополнительных баков на ракете. Грушин однозначно выбрал двигатель Исаева. Здесь основную роль сыграл такой фактор: Севрук считал ТЗ на разработку двигателя основным документом, определяющим весь ход отработки, и всячески противился всем его изменениям. Исаев считал волю заказчика законом и принимал все изменения ТЗ. Характер и внешний облик у них были почти противоположными. Севрук всегда хорошо одевался. Хорошие без малейшей складки костюмы, модельная обувь, белоснежная накрахмаленная рубашка и галстук под тон костюму. Я не знаю, кто кому подражал, Севрук Глушко или Глушко Севруку, за долгие годы их совместной работы. В кабинете у Севрука всегда был порядок на столе, ни одной лишней бумажки, стерильная чистота в кабинете, обязательные бутылки «Боржоми». На работу и с работы в машине он ездил всегда один. После фактической ликвидации ОКБ-3 Севрук вернулся в Химки, где его Глушко взял на старую должность заместителя Главного конструктора. Квартира у Севрука была в Химках. Однажды в 1959 году в один из выходных дней к Севруку в Химки приехал В.Я. Малышев, который в числе трех конструкторских отделов в полном составе влился в ОКБ-2 (еще был один двигательный отдел Р.А. Скорнякова и агрегатный отдел В.С. Климова).  Малышев недавно получил «Волгу» и в разговоре упомянул, что нужно проходить ТО. Севрук настоял, что он сам сделает ТО. В гараже у Севрука было несколько комбинезонов, рабочая обувь, перчатки и всевозможные инструменты и приспособления. Севрук провозился несколько часов, пока все не проверил и не отрегулировал. Видимо от этого он получал удовлетворение, а машина Малышева после его ТО ходила намного лучше. В июне 1962 года Севрук был назначен директором и Главным конструктором п/я 3739 (ОКБ ГКАЭ) на основе бывшего института двигателей АН, с задачей разработки ядерных установок и двигателей. ОКБ имело филиал в Калининграде, будущее КБ «Факел».  Исаев на работу часто приходил в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом. И, сколько я его помню, он ходил в ботинках на микропористой резиновой подошве. Из головных уборов он признавал только кепку и первый годы ходил в коричневой кожаной куртке. Примерно в такой куртке его 1-й заместитель В.Н. Богомолов ходил еще много лет. В машине у Исаева от проспекта Мира (на доме висит мемориальная доска) до работы все места были заняты. Когда он получил «ЗИМ», то и два откидных места оказались заняты. Среди постоянных пассажиров («экипаж», как он их называл), были простые инженеры, давно работающие с ним. Всю дорогу шел обмен мнениями, большей частью не по служебным вопросам. Про Исаева написано несколько книг и несколько десятков статей и очерков. Много о нем написано и в книге Б.Е.Чертока «Ракеты и Люди». Я нашел в интернете дополнительные материалы о работе и личной жизни Исаева. Впоследствии я буду рассказывать только о своих личных впечатлениях.

Первая работа, которую мне пришлось проводить после перехода в ОКБ-2, была отработка двигателя ТДУ корабля «Восток». Несколько слов о предыстории создания ТДУ. Я не знаю, кому поручал Королев проектировать и создавать первые ДУ первых спутников. Это могла быть организация его «друга» Глушко или свои подразделения под руководством Князева или Мельникова, рассматривался и вариант твердотопливной ДУ.  Еще с 1956 года он говорил о необходимости создания спутника с активной системой ориентации. 15 мая 1958 года был запущен третий искусственный спутник массой 1327 кг, а создание ДУ космического аппарата не просматривалось в ближайшее время. В мае 1958 года Королев пригласил к себе Исаева и предложил ему создать ТДУ, базируясь на ранее сделанных разработках. В тот же день позднее состоялась рабочая встреча. Исаев прихватил своих разработчиков с материалами и пошел конкретный разговор по пунктам ТЗ. Наиболее сложный вопрос был по массе ТДУ (сухой и заправленной). У Королева было серьезное ограничение по весам. Королев со свойственным ему артистизмом решил вопрос по сухому весу ТДУ, приравняв его к живому весу Исаева (105 кг). Но были и другие проблемы. Дефицит весов исключал возможность дублирования двигателя и его агрегатов, а требовалась его исключительная надежность. Двигатель должен был запускаться в космосе, а никто не знал, как обеспечить надежный запуск в вакууме. Для запуска важной проблемой было исключение возможности попадания газового пузыря из топливных баков, где топливо находилось в состоянии невесомости. И самое главное это были сроки. На всю отработку ТДУ давалось менее года. Чтобы уложиться в заданные веса, Исаеву пришлось отказаться от надежной вытеснительной системы подачи и перейти на работу  с ТНА, где для уменьшения веса ТНА пришлось применить турбину со 100 000 об/мин., которых до сих пор не было в ЖРД. ТДУ была одноразового применения. В качестве агрегатов, обеспечивающих запуск и останов двигателя, применялись пироклапаны,  имеющие минимальную массу. Основной объем отработки пришелся на испытания двигателя на 3-м стенде, где я был ведущим. Для экономии материальной части, а соответственно и сроков, двигатель на стенде испытывался несколько раз. Для этого с двигателя, висящего на стенде, срезались  ножовкой пироклапаны, полости двигателя промывались от вредных компонентов, сушились  продувкой горячим воздухом и вновь проводилась приварка пироклапанов непосредственно на стенде. Все это делалось с грубейшими нарушениями техники безопасности и часто в сверхурочное время. Разработку ТДУ в двигательном отделе А.А. Толстова вела группа В.С. Варенникова. В.С. Варенников и Ф.П. Чирков, непосредственно отвечающий за проведение испытаний от КБ, присутствовали на всех испытаниях. По результатам испытаний оперативно принимали решения по доработке материальной части и продолжению испытаний. Изготовление материальной части в производстве от группы Варенникова вела В.П. Анисимова. Повторное использование материальной части двигателя способствовало набору статистики для подтверждения надежности. Проводились испытания по определению надежности запуска в вакууме, для чего мы вакуумировали полости двигателя перед запуском. Инженер группы измерений в нашем отделе И.С. Зобов придумал устройство, обеспечивающее сохранность вакуумного датчика при запуске и обеспечение показаний разряжения с высокой точностью. Но мы, конечно, не могли создать вакуум, как в космосе. Исаев принял решение ставить заглушку в сопло, а КС перед запуском надувать воздухом. Испытания двигателя на стенде, а не в ДУ, позволяло увеличить время работы двигателя в несколько раз по сравнению с работой в ДУ, где время работы ограничено запасом топлива в баках. Запуск ТДУ в невесомости обеспечили эластичные пластмассовые мешки в топливных баках, которые исключали возможность попадания газового пузыря в двигатель. Работники отдела неметаллических материалов Херсонская и Бонди провели большую работу по выбору материала, подтверждения его стойкости, раскройке и сварке мешков. На двигательном стенде, где ведущим был А.Д. Тавзарашвили, отработали заправку ТДУ и провели несколько испытаний ТДУ в сборе. Эти работы от КБ курировал молодой инженер из группы Варенникова – Владилен Сергеевич Романов, который и сейчас работает в том же отделе, но в должности начальника отдела. Когда отработка ТДУ подходила к концу, на испытания двигателя на повышенный ресурс приехал Королев. Ему предложили встать за мой пульт и провести «останов» в любое время за заданным ресурсом. Он отказался и сказал, чтобы это делал ведущий испытание и в соответствии с программой. Испытание прошло успешно, и он остался доволен результатами отработки. Уже 15 мая 1960 года, меньше через год с момента получения ТЗ, было проведено первое ЛКИ, а 12 апреля 1961 года с 6-й летной ТДУ полет совершил Ю.А. Гагарин. Ведущим конструктором ТДУ (в том числе, и при пусках на полигоне) был Н.Г. Скоробогатов.

После полета Гагарина была награждена большая группа работников ОКБ-2. В первоначальном варианте мне был намечен орден «Трудового Красного Знамени», а Тавзарашвили «Знак Почета», что соответствовало вкладу в отработку. Но на каком-то этапе (говорили, что за пределами ОКБ) нас поменяли местами. У Тавзарашвили за плечами были 4-е года войны и боевые ордена. Я этого, конечно, тогда не знал.

После объединения ОКБ-2 и ОКБ-3, у которых обозначение двигателей было С2 и С3, Исаев объединил и название двигателей. В 1959 году появились индексы от С5.1 до С5.6. Только по этим двигателям можно судить о многообразии задач, решаемых Исаевым. С5.1 и С5.2 – это продолжение работ, начатых в ОКБ-3 по ТЗ Главного конструктора А.В. Потопалова. Исаев пересогласовал эти ТЗ в сторону улучшения характеристик двигателей. С5.1 предназначался для зенитной управляемой ракеты со спецзарядом. С5.2, разрабатывалась по ТТТ РВСН, как ракета средней дальности, как с обычным зарядом, так и со специальным. Обе эти ракеты, после небольших модернизаций двигателя, были приняты на вооружение и эксплуатировались долгие годы. Двигатель С5.2 серийно изготавливался на Воткинском заводе, практически до того времени, когда он был передан под тематику А.Д. Надирадзе для изготовления твердотопливных двигателей. С5.3 был двигатель, разрабатываемый по ТЗ В.П. Макеева для его первой ракеты, стартующей из подводного положения. С5.4 это как раз и есть ТДУ, о которой я говорил выше. В дальнейшем корабль «Восток» был переделан в первый космический разведчик. Он был принят на вооружение  и под маркой «Зенит» долгие годы серийно изготавливался в Златоусте и эксплуатировался в интересах ГРУ МО для фотографирования интересующих объектов и районов дислокации. С5.5 был первый двигатель, с которого началось исследование Луны. Я участвовал в его отработке и дальнейших его модификаций. На стенде впервые отрабатывался режим малой тяги, обеспечивающий мягкую посадку на Луну. Здесь у меня произошла стычка с одним из теоретиков ОКБ-2 Ф.В. Цейтлиным, который без моего разрешения зашел на стенд и стал учить механиков, что и как нужно делать. Я его предупредил, что если он еще раз войдет на стенд без моего разрешения, то его случайно могут облить кислотой или гептилом. В дальнейшем у меня установились с ним хорошие, почти дружеские отношения.

С5.6 – двигатель для ракеты «воздух-море», которую разрабатывал друг и соратник Исаева А.Я. Березняк по заданию ВВС в Дубненском КБ. В дальнейшем все ракеты этого КБ создавались с двигателями КБ Исаева. Одной из таких ракет был потоплен израильский крейсер «Эйлат» в войне 1966 года. Несколько слов о двигателе, который послужил формальной причиной объединения двух ОКБ. Исаевский двигатель С2.711 был принят на вооружение. Вскоре Исаев разработал двигатель С2.720 уже по двухкомпонентной схеме. Эти двигатели и их модернизации серийно изготавливались на Уфимском авиационном заводе. Двигателей этого типа было изготовлено свыше 40 000. Ракетами с этими двигателями оснащались все пояса ПВО страны (зенитный ракетный комплекс С-75 и его модернизации). Такой ракетой был сбит американский разведчик Пауэрс, после чего были прекращены полеты самолетов У-2 над нашей территорией. Можно сказать, что большую роль эти ракеты сыграли в войне во Вьетнаме. Когда численность американской группировки достигла 500 000, а победа была по-прежнему далека, американцы решили уничтожить все военные и промышленные объекты во Вьетнаме тотальными бомбардировками с Б-52. Большие потери этих «неуязвимых» самолетов (в числе, и от ЗУР) положили конец американскому господству в воздухе. Эта ракета в дальнейшем экспортировалась примерно в 20 стран. Всего за время работы ОКБ-2–КБХМ было разработано и передано в серийное производство или эксплуатацию свыше 100 двигателей и ДУ.

Теперь сделаем перерыв в рассказах о работе и вернемся к семейной жизни. Еще в 1949 году была объявлена запись в очередь на покупку автомашины. Запись проводилась на Бакунинской, в единственным в то время в Москве магазине, где продавались автомобили. Записались в очередь почти всей группой. Запись проводилась на «Москвич 401» и на «Победу». Я записался, конечно, на «Победу», «Москвич» мне не нравился. В течение многих лет я и не вспоминал об этой записи. В конце мая или начале июня приходит из магазина открытка, что подошла моя очередь. Но не задолго перед этим был полностью прекращен выпуск «Побед», которые еще в начале 1959 года выпускались одновременно с начавшимся выпуском «Волг». «Победа» стоила 16000 а «Волга» уже 30000. У нас с Риммой на книжке хранилось 16600. Моя зарплата была в это время 1700 рублей – я уже получал 15-процентную надбавку выслуги за трехлетний стаж работы. Какие-то деньги я заработал за время командировок. У мамы на книжке был чистый ноль. У Марии Матвеевны и Ефима Ермиловича сколько-нибудь солидных капиталов не было. Было ясно, что покупка машины пока не для нас. Мы могли реализовать только планы по мебели и какой-то одежде.

В электричке, по дороге на работу, я сказал полусмехом о полученной открытке. Яблоник сразу предложил мне продать ее ему. Я сказал, что такими вещами я не занимаюсь, и предложил просто отдать ее ему. Он категорически отказывался взять ее бесплатно и предложил это обсудить на встрече с Риммой. Он пригласил нас сначала домой, а потом в какой-то ресторан, где мы вчетвером поужинали. Виктор Матвеевич был большим гурманом, пил мало и только хорошие вина. Римма тоже была против получения денег за открытку, эти деньги не казались заработанными. Они с Соней, женой Виктора Михайловича, сошлись на том, что можно на машине съездить на Юг. Мне в этом году исполнялось 30 лет, а я ни разу не был на юге и не видел моря. На том и порешили. Получали и регистрировали машину недалеко от нашего дома в Олсуфьевском переулке. На работе больше всех переживал Н.Н. Иванов, который говорил, что я дурак, и он был готов дать мне за открытку 15000.

ГАЗ-21 «Волга» был просторный автомобиль. Кроме нас четверых поехала и дочка Виктора Михайловича Марина, которой тогда было примерно 4-5 лет. Ехали не торопясь, и уже в Орле остановились переночевать в центральной гостинице. Тогда путешествовать на машине было одно удовольствие. Дороги пустынные, но трасса в приличном состоянии. В гостиницах и кемпингах можно было найти свободные места. Каждые 3-4 часа делали короткие остановки. Запомнился пейзаж Донбасса с его копрами и терриконами, с поселками сплошь в зелени и обязательным прудом.

 Теперь возвращаюсь домой. Ирина была с детским садом на даче. Детский сад был от ВМФ, располагался рядом с нами в доме № 64. На дачу выезжали в Купавну, где у ВМФ была какая-то база. Перед отъездом были у Иринки, порядки там были строгие. Отпускали только на небольшое время и недалеко от детского сада. Отпустили Иринку с какой-то подружкой, к которой тоже приехали родители. Отец этой подружки был саблист, чемпион мира Яков Рыльский. Я у него все спрашивал, где он работает, а он смотрел на меня, как на дурачка. Но когда он сказал, что он лейтенант ВМФ, я это и засчитал его настоящей работой. Уехали мы примерно 3 августа, 5-го у мамы был серьезный сердечный приступ, а 17-го (в мой день рождения) она перенесла повторный инфаркт. Сохранилось окончание последнего письма, которое я написал маме .

«…Первые три дня мы жили в Лоо. Там до моря было ходить не более 15-20 минут. Но жилье было неважное. В комнату надо было проходить через 2 хозяйских комнаты. В первый день море встретило нас небольшим штормом, примерно 4 балла. Я, конечно, полез купаться и получил удар камнем по ноге, несколько дней нога болела. В Лоо галька крупная, но много хороших камушков, я их начал там собирать Иринке, но меня уговорили, что их везде полно, а оказалось, что в Хейвани таких красивых уже не найдешь. В Лоо на другой день был полный штиль, у берега  было огромное количество медуз. Если плыть, то обязательно задеваешь их руками. Их, видно, подогнал к берегу косяк рыбы. Недалеко от берега море сплошь ребрилось спинками рыб. А, может быть, рыбы и не имели отношения к появлению медуз. Здесь в Хейвани медузы встречаются редко, да и то отдельными экземплярами. Теперь несколько слов о Хейвани. Это между Леселидзе и Гантиади. Здесь горы несколько отходят от моря, и село находится на равнине. В основном, в селе живут грузины, затем армяне и русские, а абхазцев почти совсем нет. Живет народ довольно прилично. Каждый третий в селе строится, дома ставят 2-х этажные. Раньше в этом селе все доходы шли в основном от мандаринов и апельсинов, но в 1949 году были морозы до 11 градусов и все деревья померзли. Теперь все перешли на культивированные сорта винограда, но много сажают также изабелу (с ней меньше хлопот). Много в селении свиней, есть коровы, куры, индюшки, так что народ живет ничего, но довольно неровно. Эта неровность у грузин проявляется, наверное, еще больше, чем у нас. Сейчас нужно ехать в Адлер за лекарствами, там и отправлю письмо. Сейчас по местному 10ч. 30мин. (время на час раньше во всей Грузии), так что нужно торопиться до жары, а то, похоже, через час-полтора все облака разгонит. Погода здесь меняется очень быстро. Газеты читаем за вчерашнее число, хотя во всех городах (Сочи, Хоста, Адлер, Гагры) во второй половине дня уже можно купить сегодняшние газеты. Ты, очевидно, писать сама не можешь, так что я тебе в прошлой открытке зря написал, чтобы ты писала. Но ты попроси хоть тетю Варю, чтобы она подробнее написала, как ты себя чувствуешь? Как себя чувствует тетя Варя? Ну, желаю тебе всего хорошего, поправляйся, до скорой встречи. Привет от Риммы тебе и тете Варе. 18 августа 1959 г.».

Отправляя это письмо, я еще не знал, что вчера у мамы был повторный инфаркт. Теперь дополню письмо некоторыми подробностями о проживании в Хейвани. Хозяина дома звали Сванидзе. В этом селе проживало много Сванидзе, большинство из них были связаны родственными узами. Я не знаю, где он проживал до войны. В 1943 году его призвали в армию и, не успев вступить в бой, он со своей частью попал в плен под Харьковом. По его рассказу, он был в лагере в западной Германии, где они работали на разборке развалин. Освобождали их американцы и передали в нашу зону только в конце 1945 года. По суду его приговорили к 5 годам лишения свободы, которые он проработал на угольных шахтах в Черемхово слесарем-электриком. Когда вернулся на родину, родственники предложили поехать в Хейвани. Только сейчас я стал понимать, что после войны шла интенсивная колонизации Абхазии, с массовым переселением грузин. Наш хозяин был оформлен сантехником в поселковом совете. Рабочее место у него было на дому, но он был действительно мастер на все руки. Его услугами  пользовалось все Хейлави и он, видно, прилично зарабатывал. Его жена работала учительницей младших классов в местной школе. Мы жили на 2-м этаже дома, который был полностью закончен, а 1-й этаж продолжал достраиваться. Приходил к нему его родной брат, который тоже жил в Хейвани и работал шафером. Он мне рассказывал, как с ним несправедливо поступили. Он работал на грузовой машине на дальних рейсах. В Сухуми у него отобрали водительское удостоверение за то, что он «немного» выпил. Он готов был заплатить бараном или двумя, но его все-таки лишили права управления на год. Дали временную справку и пересадили на машину для очистки отхожих мест. Я рассказал об этом подробно, потому что все это для меня было в диковинку.

Теперь о нашем времяпрепровождении (помимо пляжа). Один раз ездили в Сочи на поезде. Ехали в коридоре купированного вагона поезда Тбилиси-Сочи, но можно было сидеть на откидных сиденьях. На этом поезде состоятельные грузины на несколько дней, а то и просто на воскресенье регулярно ездили в Сочи. Виктор Михайлович привел нас в парк Ривьера, где в большой беседке играли в преферанс за несколькими столами. Сюда приезжали играть в преферанс со всего Союза. Игра шла крупная, но расплачивались они, конечно, не за столом. Виктор Михайлович играл только со знакомыми, которых у него было много из разных краев. Он остался у беседки часа на два, а мы прошлись по центру Сочи.  Один раз Виктор Михайлович договорился по телефону, что к нему приедут двое партнеров поиграть в преферанс. Приехал только один из Еревана. Чтобы не пропадало время, решили сыграть со мной пару пулек. Играли по маленькой, но как они расплачивались между собой, я не знаю. Виктор Михайлович всегда говорил, что игра по маленькой ведет к потере спортивной формы.

Один раз мы всей компанией зашли в Гаграх в ресторан «Гагрипш», там были свободные столики, но на них стояли таблички «занято». После длительных переговоров нам разрешили занять один столик. Нам объяснили, что за соседними столами обедает секретарь райкома с гостями, а эти столики держат резервными, если придут их знакомые, но он разрешил нам их занять. Надо сказать, что в 1959 году «Волга» в Грузии была еще мало распространена и пользовалась большим уважением. Наша светлая машина стояла рядом с машинами «уважаемых» гостей и была видна из зала ресторана. Виктор Михайлович в благодарность, что нам разрешили занять столик, попросил официанта отнести на их столик бутылку вина. Через некоторое время нам в ответ принесли какого-то редкого вина, фрукты, а женщинам цветы.

Один раз мы возвращались с Виктором Михайловичем из Гагр, куда ездили за газетами. Нас попросил подбросить до Гантиади один человек. В Гантиади он пытался дать Виктору Михайловичу какие-то деньги, но он отказался их взять. Пассажир оказался заведующим «шашлычной» в Гантиади, куда он пригласил нас придти поужинать. Все было разыграно по нотам, даже показывали барашка, который пойдет нам на шашлык. Поездка на юг оставила хорошие воспоминания, особенно у меня – я ведь был на юге первый раз в жизни. Осталось несколько групповых фотографий. Обратная дорога прошла быстрее и не оставила особых впечатлений. 

Теперь расскажу еще о двух жизненных эпизодах, связанных с 1959 годом. Первый – это получение отдельной квартиры. Почти 33 года я прожил в коммунальной квартире дома, построенного экспериментальным способом (без применения кирпича в несущих конструкциях) как общежитие для «партийной тысячи». На 6 комнат общий коридор, общие кухня, умывальник и туалет. Не было не только ванны, но и душа, а также горячей воды. После запуска в октябре 1957 года первого спутника, было принято решение дополнительно построить жилье для работников ракетной отрасли. Один из таких домов был №112 по проспекту Мира. Многие из старых сотрудников НИИ-88 получили там жилье, но не обязательно квартиры, а комнаты в двух- и трех- комнатных квартирах со всеми удобствами. В 1959 году стали составлять списки на получения жилья по подразделениям ОКБ-2. Это было в конце года, меня только что избрали секретарем партийной организации отдела. Сначала я был в списке первым. Беляков уговорил меня в интересах отдела пропустить вперед Ахапкину, инженера расчетного сектора, и Костыгова, помощника начальника отдела. «Тебе все равно дадут, а на отдел придется больше жилья». Однако, в общий список ОКБ-2 попал от отдела только тот, кто был отмечен в нем первым номером. Жилье делили в доме №118А по проспекту Мира. Этот дом строился для работников китайского посольства, но при осадке образовались трещины. Дом отремонтировали, но какое-то время не отдавали под заселение. Потом дом был принят, но китайцев решили туда не заселять, а отдать для работников нашей отрасли. В этом доме получил 2-х комнатную квартиру Яблоник. Был я и в квартире Ахапкиной и Соколова (он работал в ОКБ-1 и во времена Глушко был заместителем Генерального конструктора по двигателям). Его жена Марта Петровна работала начальником расчетного сектора отдела КС (№2) ОКБ-2. У них тоже были 2-х комнатные квартиры, которые поражали меня своим «великолепием». Квадратные большие комнаты, длинный и широкий коридор, кухня не меньше 15 кв.м. Обширная ванная и, конечно, отдельный туалет. Не помню насчет балкона, но все это можно уточнить у дочери Яблоника, нашей соседки по даче. Но я бы там квартиру не получил, даже если бы стоял первым в списке отдела. Тетя Варя не считалась близким родственником, а суммарная жилплощадь у нас превышала 7 кв.м. на человека. Ответственным квартиросъемщиком была мама, и мне объяснили, что я должен разделить жировки, так чтобы мама осталась на площади в 24 кв.м., а мы с Риммой и Иринкой – в 14 кв.м. Сделать это можно было только по решению суда. Это была очень неприятная процедура – нужно было придумывать мотивировки для раздела. Хорошо, оказался толковый судья, который, узнав,  где я работаю, объяснил присяжным заседателям, что мне дают квартиру. Вопрос был решен в несколько минут, без всяких обоснований с нашей стороны. Кроме блочных домов в районе Яузы, был смотровой ордер на дом ГКОТ, который строился на Варшавском шоссе. Дом понравился и внешним видом и отделкой 2-х комнатной квартиры с балконом, которая выходила во двор. Решающую роль сыграло то, что от Мытной до дома ходил прямой троллейбус, что было удобно Марии Матвеевне. Но получили мы квартиру только летом 1962 года, когда Наташе уже исполнилось 2 года.

Второй эпизод, о котором я хотел рассказать, состоит в следующем. После 1957 года Хрущев не только провел резкое сокращение личного состава ВВС, но и сократил ассигнования на новые разработки и стал переводить авиационные заводы и КБ на ракетную тематику. Коснулось это КБ и завода А.А. Микулина, которые располагались  в Лужниках. В Лужниках уже был построен Центральный стадион, но кусок территории, примыкающий к восточному мосту МОЖД,  оставался за 300-м заводом. Руководитель отдела форсажных камер КБ Владимир Георгиевич Степанов, с согласия Микулина, взялся за разработку ЖРД для авиационных ракет. У них были хорошие конструкторы (правда, не имеющие опыта разработки ЖРД), отличное производство, но не было испытательной базы для отработки ЖРД. Они обратились к Исаеву, но из-за отсутствия директивных документов на разработку, он им посоветовал обратиться напрямую к Белякову. Стенд подходящей размерности был как раз у меня. Беляков, хотя и был фактическим руководителем работ, назначил меня старшим по работам, с правом подписания договора с КБ ЖРД 300-го завода. Работы разрешалось проводить только в нерабочее время. В бригаду для проведения испытаний нужно было включить всех необходимых, но заняты они были разное время. Я определял коэффициенты отработки для бригады. Но недовольны были и другие, кто не входил в бригаду. Всех недовольных Беляков отсылал ко мне. Но никаких серьезных скандалов не было. Все работники бригады были заинтересованы в том, чтобы подготовку к испытанию провести еще в рабочее время. Задерживались мы на 2-4 часа. Такая работа продолжалась около года, ежемесячно я получал примерно еще один оклад. По технике дела отработка шла удивительно быстро. В оперативном анализе испытаний часто принимал участие В.Г. Степанов, его 1-й заместитель И.Б. Кизельштейн и заместитель по испытаниям В.Г. Ливанов, который жил в новом доме 300-го завода на углу Большой Пироговской и улицы 10-летия Октября. Все они были специалистами высшего класса. Оперативно принимались и строго в срок выполнялись решения о ходе дальнейших работ. Для заключения договора приезжал их начальник ПЭО, примерно мой ровесник. Он много рассказывал о Микулине. Наверное, он был в СССР самым выдающимся авиационным двигателистом. Я уже писал о встрече с ним как с кандидатом в депутаты в 1947 году. Тогда меня поразило, что он беспартийный и граф по происхождению. В 1952 году, после длительных уговоров, он согласился вступить в партию. Он прошел партбюро и партсобрание и никак не мог понять, зачем еще ехать в райком. И здесь его все же уговорили, но получать партбилет он послал своего секретаря. Был очередной скандал. Он был 1895 года рождения, но после войны регулярно ходил на вечера танцев в МАИ, где знакомился с понравившимися ему студентками. Рассказал он мне и историю, как посмотрев фильм «Первая перчатка», он заявил, что женится на Чередниченко, которую видел только на экране. И действительно они поженились, несмотря на очень большую разницу в возрасте, но не надолго. На суде, где слушалось дело о их разводе, Чередниченко заявила, что он ее привязывал на ночь проволокой к батарее, чтобы она не убежала. Он объяснил, что это делалось для снятия статического электричества. Этой проблемой он занимался и после ухода в отставку в Рижском филиале Академии Наук.

Теперь перехожу к домашней ситуации в 344 комнате, где жили мама с бабой Варей. После инфаркта в мае 1957 года мама несколько месяцев практически постоянно находилась в постели. Первое время она не выходила ни в туалет, ни к умывальнику. Немного передвигалась только по комнате. Все заботы легли на бабу Варю, которая практически подняла ее на ноги и очень поддержала морально. В последней ее дневниковой тетради за период с марта 1958 года по март 1959 года только записи, касающиеся Иринки и ее выражений. Например, от 21 марта 1958 года: «Варичка читала Иришке сказку о медвежатах-игрушках. И объяснила, что они не могут кушать, потому что они не настоящие. Иришка задумалась, а затем серьезно спросила: «А я настояшая?»». В продолжение этой темы на отдельном листке сохранились Иринкины выражения, записанные в 1959 году: «у нас такая жаратина»;  «у меня стрекоделие» (рукоделие); «тетя Маруся сказала, чтобы я тренировалась на пианино. 9 марта 1959 года»; «мама меня будет перевоспитывать»; «Саша хороший мальчик, он кушает сам, а меня кормят»; «какое трудение надевать ботинки»;  «Ике горячо было держать пирожок, его завернули в бумажную салфетку, все равно его продувает теплом через салфетку».

После инфаркта к маме довольно часто приезжали с ее последней работы в редакционном отделе Дома Техники. Ей предложили заняться переводами. Это восстанавливало ее статус надобности и давало какие-то дополнительные доходы. Сохранилось название только одной статьи из французского журнала «Revue de l’industrie miniral» т. 39  июнь № 6 1957 год. «Мгновенная рентгенография для изучения передачи детонации». 9 Международная конференция научных работников опытных станций».

После повторного инфаркта она наконец-то решилась продолжить свои дневниковые записи. Приведу их полностью. «28 декабря 1959 года при моей физической беспомощности дни протекают удивительно бездарно. Начинаю опасаться проявления и духовной скудости. Чтобы проверить себя, решила попробовать фиксировать, чем заполнены мои дни.  С утра после бессонной ночи – дурная голова. Несколько страниц дневника Стендаля. Нашла строки, написанные в 18-летнем возрасте о друзьях, которые совпадают с моими рассуждениями, примерно, в том же возрасте. Рассуждениями, которые явились поводом для упреков меня со стороны лиц, претендовавших на амплуа «единственного друга». Вот как это звучит у Стендаля: «Прежде у меня было совершенно ложное представление о слове «друг». Мне хотелось иметь одного единственного друга, но так, чтобы он был моей, а я его вещью. Человек для этого недостаточно совершенен. Приходиться ограничиваться тем, что во всех моих друзьях я подмечаю порознь те качества, которые бы хотел соединить в одном…». Под вечер зашла Рая (Раиса Максимовна Калдобская – прим. автора), которая пробыла часа два. Юля (сестра Раи – прим. автора) уже неделю лежит, электрокардиограмму будут делать только после 1-го. Рассказала возмутительную историю о товарищеском суде в их доме (Ленинский проспект, дом № 70/11. В этом доме получили квартиры многие из реабилитированных по репрессиям 1930-х годов – прим. автора). Вечная проблема отцов и детей. Нетактичный разбор имел следствием инсульт у отца во время заседания суда. Скорая помощь. На другой день старик умер. Бесчеловечно, мерзко было поведение отдельных людей. Разрыв между старшим и новым поколением не только не смягчается, но резко усиливается в массе, так как, к сожалению, среди молодежи часто проявляется грубый эгоизм и эгоцентризм в сочетании с духовной нищетой и невежеством. На днях в доме напротив квартиры Раи сын с невесткой выбросили с балкона 7-го этажа мать. Вечером по телевизору – юбилейный вечер  Р.Н. Симонова. Много было творческой выдумки, но длительность приветствий, их многочисленность и отдельные неудачные или повторяющиеся выступления сильно утомили меня. Каково же было Симонову, учитывая, что ему пришлось поцеловать не менее 100-120 человек и пожать около 200 рук».

«29 декабря 1959 года. Состояние «бре-ке-ке-образное», ноги не ходят, руки слушаются плохо. Гимнастика пока результатов не дает. Получила новогодние поздравления от Хавы и Клары Перекалиной. Очень рада была весточки от Хавы, сразу стало светло на душе. Я так люблю ее, а вот видеть сейчас не хочу. Она пишет, что совершенно «замотанная». Так вот ни я не хочу ее видеть «замотанной», ни что бы она видела меня «киселеобразной», несобранной. Наши воспоминания должны быть светлыми и, если можно так выразиться, четкими. Часа в 4 пришел Марк. Была ему рада. Его тонкая ирония, наблюдательность не изменяют ему при всех условиях. Беседа на темы «высшего порядка», с позиций «старой гвардии». Думаю, что если доживу (сносно) до лета – поехать к нему на дачу. Для меня это был бы неплохой вариант. Я могу иметь маленькую комнату с верандой, есть женщина, которая будет приносить воду, кое-что убирать. На даче газ, тишина. Будут жить только Марк с Верой. Надо подумать. Вечером выступали вернувшиеся из Америки композиторы, прослушала выступление Тихона Хренникова. Очень бледное, трафаретные фразы и беспрестанное покачивание ногой  обутой в ботинки по меньшей мере 45-го размера. Но это «внешняя» культура, отдельные вещи из раннего периода его творчества мне нравились своей свежестью, поздние я почти не знаю. Вспомнила его сестер Соню, Надю, а также Глеба. Это была очень дружная семья. Интересно, знает ли он о настроениях Глеба в 1917 году? Едва ли. Соня и Надя могли сообщить ему лишь незначительную часть. По-видимому кроме меня, Жени Агафоновой, Успенского, Бюля и Станиславского эти страницы его биографии не были никому известны».

«30 декабря. Вот уже неделю стоит плюсовая температура, слякоть, сумрачно. Ночью, как правило, не сплю до 5-6 утра. В лучшем случае, засыпаю на 40-60 минут с вечера, затем лежу и мучаюсь болями.  Мешает рука, нога, спина, грудь, шея – словом вся я, все болит, ноет…..брр…! Растираю какой-то анестезирующей гадостью, на полчаса покой, а затем все сначала. Все ночи напролет идет дождь, капли его в ночной тишине падают как-то особенно сочно, и каждый их звук я ощущаю, как удар молотом по какому-то стержню, воткнутому в голову. Сейчас был врач, но что говорить ему? Все же я как-то понемногу начинаю двигаться. Сильная пастозность – результат нарушения работы лимфатических желез, ну а что с ними делать одному Аллаху известно. Но, ничего, бывает хуже. Получила поздравительную открытку от Маруси Парахиной. Пишет, «дожили до 1960 года, доживем и до 1970-го, мы ведь двужильные, хандрить не умеем», но я, кажется, усиленно начинаю хандрить. Правда, мой метод радикального лечения нелепыми письмами немного помог. Лучшее лекарство – стыд. Начинаю немного приходить в себя. Так что, Маруся, хандрить не будем, но доживать до 1970 года тоже не будем. Здесь ты во мне ошиблась, мотор работает на последних оборотах. Это непреложный факт. Вот совсем немного повозилась с домашними делами: повесила гобелен, убрала на столе, на пианино и т.д. и уже ни к черту не годна. А когда из Дворца Спорта пришли Ирина с Аннушкой, и я пошла на кухню кое-что разогреть, то думала, что я со сковородкой в руках не доберусь до комнаты. Вечером звонила Анастасия Никаноровна, но я была настолько измотана, что почти не могла говорить, хотя я была ей очень рада. Правда тут еще зашла медсестра, принесла лекарства и немного посидела (еще лишний разговор). У Иринки в комнате установили елку, пришлось два раза туда путешествовать. Кроме того,  Клавдия Ф. и Галя расстроили своими замечаниями тетю Варю, пришлось ее успокаивать. Все это мелочи, но они так сильно выбивают меня, что вот сейчас я пишу, а сердце стучит, как пневматический молоток, очень неприятно. Под вечер принесли поздравительную открытку от Доры Богорад, читала и слышала ее брюзгливый голос. Все мы со странностями, но я очень бы не хотела, чтобы на кого-нибудь моя беседа и поведение произвели такое же впечатление, как на меня Дорины. Сейчас приму снотворное и лягу, глотать больше валидол и прочее я сегодня уже не могу. Постараемся дожить до завтра».

«31 декабря  Сумбурный день. Проснулась с болью в сердце. До 12 с половиной почти не могла двигаться, получила поздравления от Равича и Гольдберг. Затем начались телефонные звонки.  С моей способностью к передвижению путешествия к телефону была задача не из легких. Звонили: Аля Стрельцова, Виктор, Анастасия Никоноровна, которая вчера по рассеянности увезла мои очки, Аня Колдобская, Соня, Рая и Мариша, Берта, секретарь парторганизации Щедрин, Анна Николаевна, Мария  Иосифовна, Алла, словом это заняло весь вечер. В ожидании Нового года я впервые сняла домашнее платье-халат и надела костюм. Несмотря на боли, настроение было хорошее, но его по-глупому испортил Воля, и как я ни старалась, исправить его не смогла. Сидели вдвоем с тетей Варей. Вместо бокала вина съели в 12 часов с тетей Варей по мандарину, по крайней мере, не избито. Итак, начался 1960 год. Что-то покажет его первый день? Все-таки я еще чего-то жду».

«1960 год. 1 января. Ну, вот и прошел первый день нового года. Дома, кроме тети Вари, никого не было. С 3-х часов ночи у Скрынниковых началось настоящее «веселье», так что я заснула около 7, поэтому и встала только в 12. Снова телефонные звонки: Мария Яковлевна, Гарик и другие, визит Ривы (конечно, неизменный чай), два поздравления по почте от Анастасии Никаноровны и Андрея. Много смотрела телевизор. Вот и все. Очень пустой день и все-таки я очень устала».

«2 января. Новогодняя суета все продолжается. Звонки по телефону: Мария Яковлевна, Инночка, Олег, Гарик. Письмо от Надежды Петровны, Николая, Каминской. В час дня пришла Татьяна Максимовна Литвиненко. Просидела до 4-х часов, ее избрали секретарем парторганизации. В 7 часов 30 минут пришла Берта, ушла около 11-и. Наши до 12 часов были у Гарика. Завтра опять суматоха предвидится. Инночка получила за научную работу 2-ю премию – 10 тысяч рублей Все болит, в голове пусто. Энергии достало лишь на прием визитеров».

«3 января. Vanita vanitas et omnia vanitatum. Приходят открытки, отправленные из Воронежа еще 28 декабря  (Роман Харитонович). Какая загрузка на почте! Юля получила сегодня поздравительное письмо от Алексея. По-видимому, он решил, что я совсем рехнулась. Представляю, какое неприятное впечатление должно было произвести на него мое бредовое письмо. Бррр… Даже мурашки пробегают. Но одно воспоминание о письме меня излечивает. Важное открытие (стыд – радикальнейший метод лечения при всех психоотключениях), но только в крайних случаях. 1-2 раза в жизни. Я не удивлюсь, если не получу ответа. Себя-то я вылечила, но какое я имела право, в тяжелые для человека минуты, посылать ему свой бред. Чертовский эгоизм (причем, старческий)… Вообще, моя психика хромает. Может быть виной бессонница, сегодня до 8 часов утра не могла заснуть ни на минуту. После 8-и сон в течение 40-50 минут, и то с перерывами. Приму сегодня снотворное. Визитеры у нас продолжаются. Сегодня принимала гостей Иринка. 4 маленьких человека полностью использовали все свои шумовые эффекты, только сейчас (половина 12-го ночи) немного легче голове. Приезжала Танюша, мечтает о десятикилометровом походе со школой, но с ее сердцем это невозможно. Она очень огорчена. Какими-то окольными путями пришли вести о прибытии Нины в Анкару».

«4 января. Получила письмо от Алексея. Хорошее и, в то же время, поучающее-рассудительное. Я пока еще не могу сказать о нем что-либо определенное, знаю лишь, что отвечать на это письмо мне будет трудно. Письмо направлено из Ельца еще 27 декабря».

«5 января. Всю ночь и сегодняшний день я много думаю. Но мысли еще плохо укладываются во фразы. Подожду еще. Сегодня получила длинное письмо от Клавы. Надо ей подробно ответить, но у меня сегодня такая слабость, что я еле шевелюсь. А тут еще приходила Аня Колдобская, и часа 3 я слушала в мажорном тоне историю вражды Монтекки и Капулетти».

Далее, после длительного перерыва. «22 февраля 1961 года. ….обладая почти всеми добродетелями, не имея лишь одной, а именно той, что составляет всю прелесть жизни: добродетели молчания». Р. Роллан «Ж.Ж. Кристоф»: «….Большинство дружб основано на взаимной снисходительности, позволяющей говорить о себе самом с другими».

На этом кончаются все мамины дневниковые записи. Из них можно судить, что несмотря на свою физическую беспомощность, она не чувствовала себя одинокой. На последней странице тетради она наметила на 1960-й год (а может быть, даже на следующий, так как год не проставлен), кому и когда следует написать письма. В скобках – дата исполнения.  «4 января Марии Георгиевне. (25 января);  5 января  Марии Тихоновне  (15 января , 25 января);  6 января  Фане Каминской;  6 января  Коле (16 января , 20 января);  6 января  Максимовым;   10 января Лиле;  12 января  Беляевой;  12 января  Вале Розенковой;  13 января  Косте Григорьеву;  25 января  Соне Коханец (25 января); Нине (16 января, 17 января , 28 января); 29 января Надя (28 января)».

В январе она написала 11 писем, хоть и не смогла или не успела написать все ранее намеченные письма. Дам некоторые пояснения.

Кто такая Соня Коханец? В 1945 году мама, возвращаясь из очередной командировки, познакомилась с девушкой, ехавшей с ней в одном купе. Она была лейтенантом и направлялась в Москву на консультацию к специалистам. У нее было какое-то заболевание легких, и ее списывали с армейской службы. В Москве ей было негде остановиться, а денег недоставало. Мама предложила ей пожить у нас (конечно, бесплатно). Она у нас жила несколько месяцев, пока не подлечилась. В дальнейшем она постоянно жила в Магнитогорске, откуда несколько раз приезжала в Москву и останавливалась у нас. Соня и мама переписывались больше 15 лет.

Мария Георгиевна – жена дяди Славы. Фаня Каминская ее подруга еще по Воронежу, ее вместе с мамой командировали на учебу по программе «партийной тысячи».

Мария Тихоновна мамина знакомая еще с 1920-х годов, жившая в Ленинграде. Мы с Риммой останавливались у них с мужем не раз. В 1970 году приезжали вместе с Ириной и Наташей.

Костя Григорьев из семьи Григорьевых из Шостки, мама считала их самыми душевными людьми, с которыми ей приходилось встречаться.

В одном из последних сохранившихся у меня писем она говорит о письме из Ельца от Алексея и о необходимости ему ответить. Это ее знакомый еще по гимназическим годам в Ельце. Сохранилось его письмо, на которое она все думала, как ответить. Оно небольшое, приведу его полностью. «Здравствуйте, дорогая Лида. Давно мы с вами не беседовали. Моему длительному молчанию есть оправдание. К сожалению, за это лето и осень случилось несчастье с моим братом. После этого болезнь внучки и вот уже два месяца тяжелая болезнь жены. Отсюда помимо печали на меня свалились и все заботы провинциального быта. А как живете Вы, что у Вас нового? У нас зима, второй день ложится мягкий чистый снег. Это всегда создает у меня особое настроение. Почему-то вспоминается Чехов, возникают его, чеховские, особые восприятия. А почему, и сам не знаю. Да я и не большой поклонник его. В Москву я так и не собрался. Может быть, поеду зимою, тогда явлюсь к Вам показаться, посмотреть и побеседовать. Думаю, что Вы живете неплохо. У Вас хорошая семья, есть хорошие друзья, в чем я убедился, и не погасли, конечно, духовные интересы. Как-нибудь доживем. Я не завидую нашим наследникам. Бывшие поколения, наши предшественники были не хуже. А в жизни есть все же красивое. Только вот я лично не много его видел, а все еще мечтаю. Природа, музыка, литература и вершины теоретической науки.  Меня прерывают, кончаю писать. Буду рад получить Ваше, только большое письмо. Всегда желает Вам добра Ваш Алексей».

Над ответом на это письмо она надолго задумалась, видно оно родственно ей по духу. Я не знаю, приезжал ли он в Москву. Сохранилась групповая фотография совещания старых большевиков Липецкой области, проходившего в Москве 1 ноября 1960 года, но я там никого не знаю.

Вот так проходили ее последние годы и месяцы. Она состояла на учете в парторганизации, которая была в нашем доме. Вела переписку с партийным архивом Липецкой области. Направляла туда какие-то документы и свои воспоминания по 1917 году. В 1962 году она собрала и направила материалы на персональную пенсию. Ей была сказано, что на Союзную пенсию она претендовать не сможет, только на республиканскую. По ней полагалась та же 1100 рублей, что она и получала до этого. Но прикрепляли к поликлинике старых большевиков и давали ежегодную путевку в санаторий. Она не форсировала ее оформление. Подала она при ходатайстве партооганизации по месту жительства заявление во Фрунзенский райком и райисполком о получении однокомнатной квартиры в доме с лифтом. Подниматься на наш высокий третий этаж ей было крайне тяжело. Мы с Риммой и ребятами переехали на Варшавское шоссе в августе 1962 года. Мама осталась в 344 комнате с тетей Варей. На несколько дней пожить мама приехала к Нине. 3 апреля 1963 года у ней случился инсульт. Скорая помощь отвезла ее в 61 клиническую больницу (это в пяти минутах ходьбы от нашего дома). Мы с Ниной каждый день приходили к ней. Но с каждым днем она  все хуже реагировала на звуки. Речь у нее пропала почти сразу. Она умерла при нас. Перед этим у нее несколько раз прекращалось дыхание. Похоронили ее в стене Новодевичьего кладбища. Через некоторое время после смерти пришло извещение из райисполкома, что ей выделена однокомнатная квартира.